|
|
Воспоминания о Блаватской
Апрельским вечером 1882 г., возвращаясь из конторы, я
заметил большую толпу возле [колледжа] Пачьяппы. Там было
много экипажей, а среди них и экипаж моего отца. Расспросив,
я узнал, что некий американский джентльмен читает лекцию на
тему "Общее основание всех религий". Присутствие моего отца
убедило меня, что лекцию стоит послушать, и я решил извлечь
из неё пользу. Хотя давка была ужасной, мне удалось занять
место, где достаточно хорошо было слышно каждое слово.
Некоторое время спустя Блаватская сказала моему отцу, что
лекция частично была продиктована одним из Учителей.
Вернувшись домой, я обнаружил, что мой отец как раз был
одним из тех, кто пригласил Олкотта и Блаватскую в Мадрас,
чтобы создать в этом городе отделение Теософического
Общества. Получив разрешение отца, на следующее утро (27
апреля 1882 г.) мы с братом подали заявления на членство в
нём. Уже было получено более 20 заявлений. Следующим
вечером, обращаясь к кандидатам, Олкотт упомянул о Великой
Белой Ложе и сказал, что в пределах ста миль от Мадраса
живёт один из представителей этого возвышенного Братства.
Через три дня отец послал нас с братом в Тирувеллум, чтобы
сделать приготовления для приёма Основателей и нескольких
друзей, выбранных сопровождать их. Целью визита, как нам
было сказано, было почтить вниманием Учителя, жившего где-то
неподалёку от этой деревни. Утром следующей субботы все они
прибыли. Блаватскую и Олкотта к месту, предназначенному для
их расположения, сопровождала процессия с музыкой. Мы
некоторое время ждали, когда нам скажут, когда готовиться
идти в ашрам, но к нашему разочарованию после длительного
ожидания нам было сказано, что мы не сможем пойти, так как
Великие не появляются перед толпами мирских людей вроде нас.
После ходили слухи, что только Блаватская и Субба Роу были
удостоены чести отправиться туда. Даже полковник Олкотт не
мог пойти.
Около пяти вечера Блаватская вышла. Мы гуляли по деревне, и
было предложено посетить старый храм. Он был на берегу реки.
Блаватская сказала, что храм исторический и в будущем может
стать центром обучения. Был прекрасный лунный вечер. Мы
сидели в русле реки, которое было совершенно сухим, до
восьми вечера. Блаватская говорила на разные темы, её беседы
были очень интересны. Мы решили встретиться снова в десять
вечера. Мы встретились на открытой веранде перед домом, где
они жили. Когда зашёл разговор о том, кого выбрать
президентом Мадрасского Отделения, Блаватская внезапно
встала, держа две руки Суббы Роу в своих. На несколько минут
наступило молчание; затем послышался шелест, похожий на
шуршание бумаги, и затем мы увидели бумагу, падающую с
потолка.
Это было послание Учителя М.; я прочитал его. Я не помню его
дословно, но там был упомянут Дэван Бахадур Нагханандан Рау,
который потом и был избран президентом Мадрасского
Отделения.
На следующее утро, в понедельник, мы вернулись в Мадрас.
В следующую среду Блаватская поехала в город; она увидела
меня, проезжая по Маунт роуд, и остановила свой экипаж, а я
— свой. Я вышел и сразу же пошёл к ней. Она сказала мне, что
в субботу уезжает в Неллор и Гунтур, и пожелала, чтобы я её
сопровождал. Я сказал, что мне трудно будет вырваться и моя
поездка будет зависеть от этого обстоятельства. Она
настаивала на моей поездке и сказала, что таково было
желание Учителя. На следующее утро я попросил об отпуске, но
мне было отказано; я сообщил ей это и не слышал ничего от
неё от утра субботы; я думал, что не понадоблюсь. Однако
дело обстояло иначе. По пути на лодочную станцию, где её
ожидала лодка, чтобы ехать в Неллор, она обратилась к моему
отцу и попросила его не стоять на моём пути и позволить мне
ехать с ней. После некоторого колебания он поддался и дал
своё разрешение. Я не мог ехать сразу, поскольку в этот
момент обедал, и Блаватская уехала, обещав подождать меня на
лодочной станции. Вскоре после этого я выехал и
присоединился к ней около полуночи. Примерно через 15 минут
мы отпрыли.
Путешествие в Неллор было не особенно богато событиями. Мы
достигли его к вечеру третьего дня. На следующее утро я не
очень хорошо себя чувствовал из-за недостатка нормальной еды
во время путешествия. Она советовала мне не обращать
внимания на мелочи и предложила мне пойти к колодцу
напротив, зачерпнуть воды и вылить себе на голову. Я сделал,
как она посоветовала, хотя Олкотт возражал. Вскоре я
почувствовал себя хорошо.
Полковнику Олкотту приходилось много писать, и он сидел за
своим столом занятой. Блаватская говорила с друзьями,
которые приходили повидать её. Она захотела узнать, какое
сегодня число. Я сказал, что тут бы помог календарь. В
течение минуты или двух она смотрела на меня; затем
послышался шум, как будто с потолка что-то упало, и
оказалось, что на её стол, который был в пяти-шести метрах
от места, где мы разговаривали, упал ежедневник на 1882 год.
Я принёс его. Она попыталась путём осаждения нанести на него
имя человека, которому он предназначался, но у неё не
получилось.
Этим вечером полковник говорил перед небольшой аудиторией о
месмеризме. На следующий день было принято около 40 новых
членов.
Что же касается меня, для меня этот день был, скорее,
неблагоприятным. Я получил телеграмму из конторы,
предписывающую мне срочно вернуться. Я телеграфировал, прося
об увольнении. Мне было отказано, и следующая телеграмма
была от отца, где он просил меня возвращаться и не делать
глупостей. Блаватская разрешила мне вернуться, заметив, что
она не стала бы поощрять неповиновение родителям.
Я уехал, но только чтобы вернуться так скоро, как возможно.
Как только я прибыл в контору, я попросил об отпуске; мне
дали неоплачиваемый отпуск, и я тем же вечером покинул
Мадрас, доехав на поезде до Ренигунты, а оттуда быстрым
шагом. Я успел вовремя, чтобы присоединиться к компании
друзей, которые готовились отправиться в Мутхукур встречать
Блаватскую и Олкотта, возвращения которых из Гунтура они
ожидали. Она была рада моему возвращению.
Я сидел вместе с ней, когда мы ехали к месту в Неллоре, где
она устроилась, и она рассказала мне о том, что произошло за
время моего отсутствия и особо упомянула о сообщении,
полученном ею от Учителя. Не ожидая её разрешения, я
попросил м-ра В.В. Найду показать его мне. Оно было у него в
бумажнике, но мне не позволили ни посмотреть на него, ни
узнать что-либо о его содержании. Это было для меня уроком.
В экипаже Блаватская спросила, как это мне удалось так
быстро съездить в Мадрас и вернуться в Неллор. Я рассказал
ей, что двигался сухопутным маршрутом. Мы достигли Неллора
около полуночи.
На следующий день йог-брахман, Брахмананда свами, пришёл
повидать Блаватскую. Состоялся длинный разговор. Он был
хорошим знатоком санскрита, но не оккультистом. Мы пробыли в
Неллоре два дня, а затем отправились в Мадрас, но не по
Лодочному каналу, а через Ренигунту и далее по железной
дороге. Когда мы покинули Неллор, было уже темно. На
следующее утро нам пришлось пересечь широкий ручей, он был
сух и его русло было очень песчаным. Экипажи было трудно
тянуть. Мы с Олкоттом вышли из своих экипажей и помогли кули
вытянуть экипаж Блаватской на другой берег. Полковник
заметил, что это я отвечаю за эту перемену маршрута, и
сказал, что я больше не должен сидеть в её экипаже, однако
она услышала это и сказала, чтобы я сидел с ней. Мы говорили
о многих вещах. Её беседы были поучительны, и получил от них
значительную пользу.
Зашёл разговор о бомбейской резиденции "Воронье гнездо". Она
сказала, что это съёмный дом; тогда я спросил её, не хочет
ли она сделать штаб-квартирой Общества Мадрас, если удастся
обеспечить подходящее место. Она сказала, что рассмотрит моё
предложение и сообщит мне своё решение после того, как мы
достигнем Майлапура.
Мы достигли Ренигунты, уже опоздав на поезд на Мадрас. До
следующего утра мы ждали в комнатах ожидания на станции. На
станции произошёл такой случай: Блаватская подошла туда, где
стояли весы, и захотела взвеситься. Я клал гирю за гирей, но
она была тяжелее, чем все они вместе взятые. А затем, когда
гири стали снимать, она весила всё меньше и меньше. Мы
прибыли в Мадрас на следующее утро бомбейским почтовым
поездом; там, встречая нашу компанию, нас ожидали друзья.
На этот вечер было назначено собрание Мадрасского Отделения.
Блаватская попросила полковника высказать предложение
относительно переноса штаб-квартиры в Мадрас. При этом он
сказал, что такое предложение может быть рассмотрено, если
будет предложена достаточная поддержка. Трое друзей вышли,
пообещав вложить по 250 рупий каждый, если найдётся
подходящее место. Это было довольно хорошим началом. Я
получил поощрение действовать. На поиски не было потрачено
много времени, ведь у меня была информация о Хаддлстон
Гарднз — тогда под этим именем было известно бунгало,
ставшее нашей штаб-квартирой в Адьяре.
Были выяснены подробности о цене, владельце и т.п.
Оказалось, что владение продаётся в кредит за 8500 рупий.
Владелец хотел получить 1000 сразу. После того, как
договорились о цене, мы с братом попросили Блаватскую и
Олкотта осмотреть владение. 31 мая Основатели, мой брат и я
поехали в Адьяр. Как только мы достигли главного здания,
Блаватская вышла из экипажа и пошла прямо вверх по лестнице.
Остальные пошли осматривать бунгало у реки, служебные
постройки, лабазы и т.п. Через несколько минут Блаватская
послала за мной. Я побежал к ней, и она сказала: "Суббая,
Учитель говорит — купите это". Прежде чем уехать в Бомбей,
она полостью убедилась, что с нашей стороны обеспечено всё,
чтобы закрепить эту собственность за Обществом, и что
желание Учителя исполнено.
Июнь и июль прошли без особых достижений, хотя были сделаны
несколько попыток собрать деньги. В августе я получил письмо
от Блаватской и написал м-ру Иялу Найду, чтобы точно узнать,
как бы он поступил. Он сказал, что одолжит нам только 3500
рупий, а остальные 5000 нужно раздобыть в другом месте.
Через несколько дней м-р Иялу Найду пришёл повидать моего
отца и постарался попытать удачи со своим другом, которого
он знал почти полвека, но всё безрезультатно. Расставание
друзей было довольно неприятным.
Через две недели я уговорил отца не упускать прекрасной
возможности для служения. Помимо вложения 250 рупий он
сделал всё возможное для этой покупки. Около трёх утра на
следующий день он позвал меня и сказал, что мог бы дать мне
1500 рупий, как только наступит рассвет. Я больше уже не мог
спать, а с нетерпением ждал восхода. Затем он вручил мне эту
сумму с инструкциями о том, как нужно сформулировать
расписку. Задаток был внесён и собственность зарезервирована
за нами.
17 ноября были уплачены остальные 7500 рупий, и покупка была
завершена. Блаватская и Олкотт вошли в штаб-квартиру,
ставшую их постоянной резиденцией, 31 декабря 1882 года.
("The Theosophist", март 1926, с. 741-747.)
Блаватская и Олкотт прибыли в Мадрас 19 декабря 1882 г.
Через несколько дней после приезда Блаватская распаковывала
вещи, в чём ей помогали "мальчики" — Дамодар К. Маваланкар,
Нарасимхулу и Суббая Четти, и Кришнасвами, известный как
"Баваджи". Среди вещей обнаружились портреты, и Нарасимхулу
и Суббая внимательно их рассматривали, поскольку узнали на
одном из них садху, которого они видели несколько лет назад.
Увидев у них в руках изображения, Блаватская набросилась на
них и запретила их трогать, сказав, что это портреты
Учителей. Два брата сказали, что видели человека,
изображённого на одном из них. Блаватская заявила, что это
не может быть правдой, но через две недели ей сказали, что
они действительно видели Учителя М. в 1874 году. Тогда он
посетил г. Мадрас в физическом теле, и они были двумя из
четырёх человек, видевших его тогда. Она попросила их
описать визит.
Они рассказали, что однажды рано утром к ним в дом без
объявления пришёл один садху. В дверях стоял поразительно
высокий человек в длинной белой одежде и белом пагри
(тюрбане) с чёрными волосами, ниспадающими на плечи, и
чёрной бородой. Из трёх человек, присутствовавших в комнате,
один вышел, а другие двое — Нарасимхулу и Суббая — подошли к
нему. Он сделал какие-то знаки, которые братья не поняли, но
хорошо запомнили. Он попросил один пайс [мелкая монета], и
когда братья пошли к копилке, там оказался точно один пайс,
который они и дали ему. Он повернулся и вышел из дома;
братья пошли за ним, но к их огромному изумлению, он
внезапно исчез. Они не могли найти и следа его на улице.
Именно это внезапное и таинственное исчезновение произвело
на них такое впечатление, что они навсегда запомнили этот
визит во всех подробностях.
Блаватская добавила, что он был на пути в Рамешварам, одно
из великих мест паломничества Индии.
("Adyar Notes and News", 25 октября 1928, с. 2.)
Е.П. Блаватская была необыкновенным человеком, с меняющимся
настроением и разнообразным темпераментом. Здоровье у неё
было плохое. Она не любила условности и выражала своё
неодобрение в сильных выражениях. Обычно же она была весьма
добродушной "матерью", рассказывавшей странные,
очаровательные и забавные истории, и проводившей
поучительные беседы.
Однажды утром, за завтраком, она рассказывала очень
интересную смешную историю, когда появился полковник и
заметил: "Старуха этим утром в одном из своих светлых
периодов". Блаватская, приняв его шутку, засмеялась и
продолжила свой рассказ, будучи совершенно не уязвлена его
сатирическим замечанием. Но если что-либо подобное
случалось, когда она была не в духе, она была невыносимой, и
чем более близкими были личные отношения, тем более крепкими
были её выражения, если что-то шло не так.
Летом 1883 г. я был с ней в Утакамунде. Она дала мне
определённую сумму денег с инструкциями, как их расходовать
для её нужд. Через несколько дней она захотела узнать, не
нужно ли дать ещё денег. Я ответил, что часть её денег
остались ещё неизрасходованными и собрался дать ей бумагу,
содержащую отчёт о расходах. Она пришла в ярость, вероятно,
полагая, что я добавил своих денег и потратил их на неё, и
сказала: "Суббая, ты относишься ко мне как к чужой,
предоставляя свои отчеты, а я смотрю на тебя как на своего
сына. Разве я просила тебя вести для меня счета?" Сказав
это, она выхватила у меня бумагу, разорвала её и выбросила.
Когда она остановилась у Морганов, в Утакамунде, ей однажды
дали на завтрак вкусных фруктов в сиропе. Должно быть, они
ей очень понравились, и она попросила, чтобы принесли ещё.
Затем, вместо того, чтобы съесть их самой, она отставила их
в сторону, а позже предложила мне. Многие такие вещи
свидетельствовали о материнском сердце этой великой женщины.
Я буду всегда помнить этот случай — один из многих,
заставляющих меня с любовью и благодарностью бережно хранить
в памяти её доброту.
Было также много случаев, показывавших, в насколько близком
контакте она была с Учителями, и те из нас, кто жил вместе с
ней, были свидетелями этого факта — особенно полковник
Олкотт, Дамодар, мой отец и я.
Однажды вечером, в том же году, Блаватская получила
телеграмму от полковника, путешествовавшего по северу Индии,
в которой сообщалось, что Дамодар внезапно исчез и не
оставил никаких концов, которые могли бы указать, куда он
ушёл. Получив это послание, Блаватская пошла к своему столу
и спокойно села. Внезапно "ощущение" в комнате изменилось, и
я сразу понял, что сейчас произойдёт что-то оккультное. Я
сел рядом с ней и соблюдал полное молчание.
Она начала записывать диктуемые ей слова. Я тоже слышал эти
слова: "Дайте Олкоту указания, чтобы он не давал его
(Дамодара) багаж, особенно..." — последовала пауза, и
Блаватская спросила: "особенно что?" — я сразу же произнёс
слово "постель" — и послание продолжилось — "трогать
каким-либо третьим лицам". Блаватская игриво сказала:
"Суббая, ты прав, ты тоже становишься медиумом". Конечно,
это Учитель дал ей это сообщение, как часто бывало. И она не
знала, что Дамодар оставил свою постель, без которой индусы
редко путешествуют, если вообще так бывает. (Позже, в письме
Синнетту, она писала: "Счастливый Дамодар! Он ушёл в страну
Блаженства, Тибет, и должен быть теперь далеко, в областях
наших Учителей.).
В тот же год в моём доме в Майлапуре появился и Учитель К.Х.
Ранним утром на следующей день после того, как я встретил
Блаватскую в Адьяре, она сказала мне, что тот же самый
Учитель появлялся перед ней примерно в то же время и
приподнёс ей жёлтые розы, которые она мне показала.
Позвольте мне заметить, что жёлтые розы тогда были очень
редки; фактически, в Мадрасе их было невозможно достать.
Мой отец, проводивший в том году отпуск в Нараяна Варам,
деревне в 80 милях от Мадраса, где жил мудрец, известный как
Саракайсвами, получил по почте написанное по-тамильски
письмо от Учителя К.Х., в котором Учитель предложил ему
заняться сбором средств для газеты Синнетта "Феникс". Отец
собрал для неё значительную поддержку, за что его
поблагодарил сам Великий. Однако план этой газеты был
позднее оставлен.
Недавно возобновлённые нападки на Блаватскую и подлинность
писем махатм не удадутся и будут безуспешными, как
провалились и все предыдущие попытки.
Прошу принять моё личное свидетельство того, что Великие
существуют. Моя вера в то, что они продолжают своё
милостивое снисхождение и наблюдение за Теософическим
Обществом, остаётся непоколебимой.
("The Theosophical World", август 1937 г., с. 173-174.)
В 1883 г. Блаватская провела лето с генералом Морганом и его
женой в усадьбе "Ритрит" (Уединение) в Утакамунде. Она
пригласила, или скорее, направила меня туда, и я с
удовольствием откликнулся на зов. Я был рад воспользоваться
возможностью удостоиться редкой чести пожить некоторое время
под одной крышей с Блаватской и под её влиянием. Её сильным
желанием было привлечь к теософии внимание людей с
положением. Она упорно работала для этого и в конце концов
достигала успеха. Однажды мы беседовали о том, как можно
добиться этой цели, и тут почувствовалось сильное влияние.
Оно ощущалось в силу появления в комнате Учителя М. Он
материализовался частично, и я мог видеть туманную форму.
Несмотря на её туманность, я ясно видел его руку, передающую
что-то Блаватской. Моё предположение, что он пришёл дать
указания о том, как достичь желаемой цели, оказалось верным.
Е.П.Б. сказала мне так.
Через несколько дней после этого миссис Кармайкл, жена
старшего члена исполнительного совета при губернаторе,
решила нанести Блаватской визит. Скоро она стала нашей
частой посетительницей. Однажды утром, когда миссис Кармайкл
собиралась уже уходить, Блаватская попросила у неё
сапфировое кольцо, которое она носила. Кольцо было ей дано,
и подержав его несколько минут, Блаватская вернула уже два
вместо одного. Миссис Кармайкл была так удивлена, что едва
могла говорить, и сразу же ушла. Вместе со своим мужем она
отправилась к ювелиру, который продал ей оригинал, и
представила оба кольца на его исследование. Он осмотрел их и
сказал, что оба они настоящие, причём второе он оценил
гораздо дороже той цены, которая была уплачена за первое.
Это удовлетворило их настолько, что они не стали делать
секрета из этого чудесного явления. Майор Кенни Херберт,
военный секретарь губернатора и прекрасный человек, был так
доволен этим, что пригласил Блаватскую и Олкотта на обед.
Скоро он стал их хорошим другом, и с помощью его и
Кармайклов для полковника была устроена публичная лекция.
Аудитория состояла из уважаемых людей, и присутствовали все
влиятельные персоны. Лекция была принята хорошо.
В один из тех дней один из секретарей правительства захотел
повидать Блаватскую. Поначалу она не была склонна
встречаться с ним, но после наших с миссис Морган уговоров
она согласилась. Его провели в комнату для посетителей.
Скоро прибыла Блаватская. После обычных формальностей этот
джентльмен спросил её, сколько ей лет. Она не стала
отвечать, а задала ему несколько вопросов. Она спросила его,
изучал ли он когда-нибудь математику, арифметику и может ли
он считать. Эти вопросы, задаваемые в быстрой
последовательности, привели его в замешательство, и он
ответил, как мог. Тогда указав в угол комнаты слева,
Блаватская сказала: теперь считайте! Зазвонили астральные
колокольчики, причём так быстро, что бедняга смог сосчитать
только до пяти. Ему было дано ещё две попытки, и каждый раз
с тем же результатом. Этот секретарь правительства ушёл
довольно разочарованным.
В целом можно сказать, что визит в Утакамунд прошёл
удовлетворительно, но не обошлось и без обратной стороны.
Этот успех вызвал зависть христианских миссионеров; они
принялись за работу и вскоре вошли в контакт с негодяями
Куломбами. Они составили заговор, и своим неблагодарным и
подлым предательством Куломбы нанесли большой вред.
("The Theosophist", май 1924, с. 244-245.)
Друзья, я расскажу вам о четырёх или пяти случаях, известных
мне. Часто мне приходилось терпеть весьма суровое обращение
со стороны Блаватской; я выносил его, зная, кем она была. В
течение 1883 или 1884 г. я каждый день приходил сюда, в
Адьяр, из моего дома в Майлапуре, проводя тут ночь и уходя
рано утром. Однажды вечером, когда я пришёл, она сидела
прямо здесь. Она взяла мой новый чаддар [накидку] и утром не
вернула мне его обратно. На следующий день она превратила
его в блузку и надела. Я был очень доволен и поблагодарил её
за оказанную мне честь — ношение моей одежды. Тeм вечером
она говорила с Баваджи, Дамодаром и мной о тибетских дугпа и
гелугпа. Двумя днями позже я встретил её; она остановилась и
позвала меня. На мне был красный тюрбан. Она сорвала его и
бросила, сказав: "Суббая, надеюсь, ты больше не будешь
носить красный тюрбан".
Однажды утром, когда я собирался уходить, она сказала: "Не
уходи, у меня есть для тебя кое-какая работа". Она дала мне
переписывать множество бумаг, двенадцать листов двойного
формата. Я скопировал их и отдал ей. Она посмотрела на них,
смяла и бросила в мусорную корзину. Она была в ярости. Я
пошёл домой и в контору, но не мог толком работать, думая об
этом инциденте. В час дня до меня дошло, что я написал на
обеих сторонах бумаги. Я поторопился вернуться и скопировал
всё снова, написав только на одной стороне, и затем отдал
ей. "Я полагаю, после этого, Суббая, ты не будешь писать с
двух сторон в тех случаях, когда материал предназначается
для печати. Это для тебя очень хороший урок, и он заставит
тебя чувствовать свой долг".
Третий случай был такой: я был младшим из множества её
конторских помощников, и друзья попросили меня задать ей
важный вопрос. В тот день она была очень добра, так что это
было хорошее время для вопроса. "Мадам, — сказал я, — вот вы
проповедуете самоконтроль, а сами то и дело взрываетесь." —
"Суббая, это мне во вред, а вам на пользу. Если бы не мой
такой характер, я бы к этому времени стала уже адептом."
Одно лето она провела в Утакамунде, и позвала туда меня. Я
поехал и провел с ней семь или восемь недель, живя с нею в
одном доме. Однажды к ней пришёл один европейский
джентльмен, и я объявил его. Она сказала: "Я не хочу его
видеть". Поскольку он занимал высокое положение, я убедил её
принять его. Он задавал невежливые вопросы, и она вела себя
с ним соответственно. Когда он ушёл, она сказала: "Лучше бы
ты больше не приводил таких людей ко мне. Он пришёл
экзаменовать меня и высмеивать. Не знакомь меня больше с
такими людьми".
В другой день она дала мне письма для отправки. "У тебя
остались деньги?" — спросила она. "Да, 14 или 15 рупий", —
ответил я. Она сказала: "У тебя не могло остаться денег. Ты
должно быть тратил свои собственные. Ты выглядишь худым;
твой отец подумает, что я не забочусь должным образом о
тебе." Однажды, когда я был в её комнате вечером, появился
Учитель. Я видел, как его рука материализовалась, когда он
дал ей бумагу.
Ещё один случай произошёл в связи с моим домом в Майлапуре.
Однажды утром, когда я вставал, меня позвали к ней. Она
сказала: "Ты нужен своему отцу, тебе лучше бежать". Я
обнаружил, что его мать умерла всего лишь за час до этого.
Через два дня Блаватская спросила меня о подробностях
смерти. Она считала, что уход моей бабушки был
неблагоприятным, и предложила, чтобы мой отец и семья
оставили дом, где мы жили, но отец не хотел. Через 15 дней
она снова попросила его оставить дом на семь месяцев или на
семь недель. Он не стал. В результате в течение восьми
месяцев в нашей семье было ещё четыре смерти. Тогда мой отец
согласился переехать. Прямо перед тем, как мы покинули дом,
Блаватская сказала: "Он больше подходит, чтобы быть
католической церковью, чем жилищем." Дом пришлось оставить
запертым на несколько лет. Я был готов продать его за любую
цену. Однажды пришёл человек и предложил 10000 рупий. Он дал
мне 1000 рупий задатка; я даже не знал, кому продал этот
дом. Оказалось, что он был приобретён для католического
женского монастыря. Через год или два я пошёл посмотреть
дом. Настоятельница показала мне его. Она провела меня в
зал, где Блаватская сказала это — он был превращён в
католическую часовню! Но она умерла за год до того, так что
я не смог написать об этом ей.
("The Theosophist", октябрь 1931, с. 47-49.)
|
