|
I
Писать о старине, да ещё в защиту её, старо и, пожалуй, скучно для многих. Мы признали значительность и научность старины; мы выучили пропись стилей; мы даже перестали явно уничтожать памятники древности. Мы уже не назначим на продажу с торгов за 28000 р. для слома чудный Ростовский Кремль с расписными храмами, с княжескими и митрополичьими палатами, как это было ещё на глазах живых людей, когда только случайность, неимение покупателя, спасли от гибели гордость всей Руси. Но всё-таки о старине у нас мало заботятся. Правда, есть и у нас немногие исключительные люди, которые под гнётом и насмешками «сплочённого большинства» всё же искренно любят старину и работают в её пользу, но таких людей мало, и все усилия их только кое-как удерживают равновесие, а о поступательном движении нельзя ещё и думать.
Минувшим летом мне довелось увидать много нашей исконной старины и мало любви вокруг неё.
А между тем, в отношении древности мы переживаем сейчас очень важное время. У нас уже немного остаётся памятников доброй сохранности, не тронутых неумелым подновлением, да и те как-то дружно запросили поддержки. То оказывается неблагополучным Спас на Нередице, то даёт трещины Иван Предтеча ярославский, то бедствуют смоленские стены, и не перечтёшь всех несчастий, да всё с такими первостатейными памятниками.
Только что подойдёшь к делу старины и сейчас же попадаешь на сведения о трещинах, разрушающих роспись, о провале сводов, о ненадёжных фундаментах. Кроме того, ещё и теперь внимательное ухо может в изобилии услыхать рассказы о фресках под штукатуркой, о вывозе кирпичей с памятника на постройку, о разрушении городища для нужд железной дороги. О таких грубых проявлениях уже не стоит говорить, хочется смотреть на них как на гнилой пережиток. Такое явное исказительство должно вымереть само: грубое насилие встретит и сильный отпор. После знаний уже пора нам полюбить старину, и гораздо нужнее теперь говорить о хорошем художественном отношении к памятникам.
Пусть они стоят не величавыми покойниками, точно иссохшие останки, когда-то грозные, а теперь никому не страшные, не нужные, по углам соборных подземелий; пусть памятники не пугают нас, но живут и веют на нас чем-то далёким, может быть и лучшим.
Последовательно прошла передо мною московщина, Смоленщина, вечевые города, Литва, Курляндия и Ливония, и везде любовь к старине встречалась малыми, неожиданными островками, и много где памятники стоят мёртвыми.
Грозные башни и стены заросли, закрылись мирными берёзками и кустарником; величавые, полные романтического блеска соборы задавлены кольцом жидовских хибарок. Всё потеряло свою жизненность; заботливо обставленный дедовский кабинет обратился в кладовую хлама. И стоят памятники, окружённые врагами снаружи и внутри. Кому не даёт спать на диво обожжённый кирпич, из которого можно сложить громаду фабричных сараев; кому мешает стена проложить конку; кого беспокоят безобидные изразцы, и до боли хочется сбить их и унести, чтобы они погибли в куче домашнего мусора.
Так редко можно увидать человека, который искал бы жизненное лицо памятника, приходил бы по душе побеседовать со стариною. Фарисейства, конечно, как везде, и тут не оберёшься. А сколько может порассказать старина родного самым ближайшим нашим исканиям и стремлениям.
Вспомним нашу старую (нереставрированную) церковную роспись. Мы подробно исследовали её композицию, её малейшие чёрточки и детали, и как ещё мало мы чувствуем общую красоту её, т.е. самое главное. Как скудно мы сознаём, что перед нами не странная работа грубых богомазов, а превосходнейшая стенопись.
Осмотритесь в храмах ростовских и ярославских, особенно у Ивана Предтечи в Толчкове. Какие чудеснейшие сочетания вас окружают. Как смело сочетались лазоревые воздушнейшие тона с красивейшею охрою. Как легка изумрудно-серая зелень и как у места на ней красноватые и коричневатые одежды. По тепловатому светлому тону летят грозные архангелы с густыми жёлтыми сияньями, и их белые хитоны чуть холоднее фонов. Нигде небеспокоит глаз золото, венчики светятся одной охрою. Стены - это тончайший бархат, достойный одевать дом Божий. И ласкает и нежит вас внутренность храма, и лучше здесь молитва, нежели в золоте и серебре. Посмотрите теперь, как художники сумели использовать всю живописную плоскость. Чего только ни понаписали они, понаписали непосредственно, с верою в своё дело.
Привести в гармонию такие большие площади, справиться с такими сложнейшими сочинениями, как, например, страшный суд у Спаса на Сенях в Ростове, могут только даровитейшие люди. Много надо иметь вкуса, чтобы связать картину таким прекрасным орнаментом. Всё это так значительно, стоит так высоко! Недаром же лучшие реставраторы в сильнейших своих местах могут лишь приблизиться к цельности старой работы, и то редко, всё больше остаются далеко позади её.
Мало мы ещё ценим старинную живопись. Мне приходилось слышать от интеллигентных людей рассказы о странных формах старины, курьёзы композиции и одежды. Расскажут о немцах и других иноземных человеках, отправленных суровым художником в ад на Страшном суде, скажут о трактовке перспективы, о происхождении форм орнамента, о многом будут говорить, но ничего о живописной красоте, о том, чем живо всё остальное.
За последнее время к нам много проникает японского искусства, этого давнего достояния западных художников, и многим начинают нравиться гениальные творения японцев с их живейшим рисунком и движением, с их несравненными бархатными тонами.
Для дела всё равно как именно, лишь бы идти достойным путём; может быть, хоть через искусство Востока взглянем мы иначе на многое наше. Посмотрим не скучным взором археолога, а тёплым взглядом любви и восторга. Почти для всего у нас фатальная дорога «через заграницу»: может быть, и здесь не миновать общей судьбы.
Когда смотришь на древнюю роспись, на старые изразцы или орнаменты, думаешь: «Какая красивая жизнь была! Какие сильные люди жили ею! Как жизненно и близко всем было искусство, не то что теперь, - ненужная игрушка для огромного большинства». Насколько древний строитель не мог обойтись без художественных украшений, настолько теперь стали милы штукатурка и трафарет, и уже не только в частных домах, но и в музеях и во всех общественных учреждениях. Насколько ремесленник древности чувствовал инстинктивную потребность оригинально украсить всякую вещь, выходящую из его рук, настолько теперь процветают нелепый штамп и опошленная форма. Всё вперёд идёт!
II
Не нужно, чтобы памятники стояли мертвы, как музейные предметы. Не хорошо, если перед стариною в её жизненном виде является то же чувство, как в музее, где, как в темнице, по остроумному замечанию де ла Сизеранна, заперты в общую камеру разнороднейшие предметы; где фриз, рассчитанный на многоаршинную высоту, стоит на уровне головы; где исключающие друг друга священные, обиходные и военные предметы насильственно связаны по роду техники воедино. Трудно здесь говорить об общей целесообразной картине, о древней жизни. И не будет этого лишь при одном непременном условии.
Дайте памятнику живой вид, возвратите ему то общее, тот ансамбль, в котором он красовался в былое время, хоть до некоторой степени возвратите, - и многие с несравненно большей охотой будут рваться к памятнику, нежели в музей. Дайте тогда молодёжи возможность смотреть памятники, и она, наверное, будет стремиться из тисков современности к древнему, так много видевшему деду. После этого совсем иными покажутся сокровища музеев и заговорят с посетителями совсем иным языком. Музейные вещи не будут страшною необходимостью, которую требуют знать, купно со всеми ужасами сухих соображений и сведений, а наоборот, отдельные предметы будут частями живого целого, завлекательного и чудесного. Не опасаясь педантичной суши, пойдёт молодёжь к живому памятнику, заглянет в чело его, и мало в ком не шевельнётся что-то старое, знакомое в детстве, а потом заваленное чем-то, будто бы нужным. Само собою захочется знать всё относящееся до такой красоты; учить этому уже не нужно, как завлекательную сказку схватит всякий объяснения к старине.
Как это всё старо и как всё это ещё ново! В лихорадочной работе куётся новый стиль, в поспешности мечемся за поисками нового. И родит эта гора - мышь. Я говорю, конечно, не об отдельных личностях, исключениях, работы которых займут почётное место в истории искусства, а о массовом у нас движении. Не успели мы двинуться к обновлению, как уже сумели выжать из оригинальных вещей пошлый шаблон, едва ли не горший, нежели прежнее безразличие. В городах растут дома, художественностью заимствованные из сокровищницы модных магазинов; в обиход проникают вещи странных форм, часто весьма мало пригодные для употребления! А памятники, наряду с природой, живые вдохновители и руководители стиля, заброшены, и пути к ним засорены сушью и педантизмом. Кто отважится пойти этой дорогою, разрывая и отряхивая весь лишний мусор?
Насильственная стилизация природы, умышленное придумывание новых извивов формы, угловатая громоздкость не создадут стиля.
Необъяснимая гармония жизни и инстинктивных стремлений, свежесть чувства, простота восприятия, начало с чего-то далёкого, а вместе с тем и близкого, - словом, в области общечеловеческих чувствований, во всей жизни лежит настоящий стиль, а никак не в сознательном мудрствовании.
Летом я видел один уголок, почва которого может быть плодотворна для стиля. Спокойная, весёлая работа, изучение исконных народных творческих сил, целесообразные способы труда, наверное, отметят многим замечательным это место. Щедро рассыпанные образчики искусства, общая чистая художественная атмосфера выведут многих талантливых людей из смоленского села Талашкина княгини М.К.Тенишевой. Я ехал туда уже подготовленный увидать нечто значительное, но на деле впечатление оказалось сильнее. Вы видите как ученики, местная молодёжь работает с любовью, наряду со специальной техникой развивая и сторону композиции. Всё это хорошие слова, скажете вы, но когда воочию видишь человека, могущего своими руками изготовить самим сочинённую вещь, начинаешь верить в хорошее, настоящее искусство, знакомое по работам мастеров былых времён.
Могут из предметов обихода исчезнуть аляповатость и тяжесть, будто бы так необходимые для русского стиля, цвета тканей и вышивок могут сделаться опять благородными и ласкающими. И нет тут «нового» стиля, есть здесь отборный музей, есть здесь природа, есть основные народные способы. И всё это в здоровых условиях, среди красивейшего смоленского пейзажа.
Вижу красивый теремок; вижу красильню, где варятся не ядовитые химические комбинации, а травы, кора и коренья. Вижу типичную красильщицу-старуху мордовку в народном уборе, в котором каждая часть восходит за многие века. Полоскала она нитки на реке и несёт на коромысле мокрые длинные пряди их приятнейших густых тонов. Дай Бог селу Талашкину расти и развиваться. Не сомневаюсь, что дорога туда будет знакома многим, и среди художественных центров место его может быть большое.
III
Такие уголки, как Талашкино, - настоящие устои национального развития мысли и искусства; сколько самобытности могут они пролить на обедневший ею народ русский. Только такие посевы могут бороться с гармошкой, пиджаком и фуражкой и со всеми последствиями этих атрибутов. Где песни, где уборы, где вера в себя и в свою землю?
В глухих частях Суздальского уезда хотелось найти мне местные уборы. Общие указания погнали меня за 20 вёрст в село Торки и Шокшово. В Шокшове оказалось ещё много старины. Во многих семьях ещё носили старинные сарафаны, фаты и повязки. Но больно было видеть тайное желание продать всё это, и не в силу нужды, а потому что «эта старинная мода прошла уже».
Очень редко можно было найти семью, где бы был в употреблении весь старинный убор полностью.
- Не хотят, вишь, молодые-то старое одевать, - говорил старик-мужичок, покуда дочка пошла одеть на себя полный наряд.
Я начал убеждать собравшихся сельчан в красоте народных костюмов, что носить их не только не зазорно, но лучшие люди заботятся о создании и поддержании национального костюма. Старик терпеливо выслушал меня, почесал в затылке и сказал совершенно справедливое замечание:
Обветшала наша старина-то. Иной сарафан, либо повязка, хотя и старинные, да изорвались временем-то, - молодухам в дырьях ходить и зазорно. И хотели бы поновить чем, а негде взять. Нынче так не делают, как в старину; может, конечно, оно и делают, да нам-то не достать, да и дорого, не под силу. У меня в дому ещё есть старина, а и то прикупать уже из-за Нижнего, из-за Костромы приходится, и всё-то дорожает. Так и проходит старинная мода.
Старик сказал правду: нечем поновлять нашу ветшающую старину. Оторвались мы от неё, ушли куда-то, и все наши поновления кажутся на старине гнусными заплатами. Видел я попытки поновления старинных костюмов - в высшей степени неудачные. Если положить рядом прекрасную старинную парчу с дешёвой современной церковной парчою, если попробуете к чудной набойке с её ласковыми синими и бурыми тонами приставить ситец или коленкор, да ещё из тех, которые специально делаются «для народа», - можно легко представить, какая безобразная какофония получается.
Современный городской эклектизм, конечно, прямо противоположен национализму; вместо мало к чему приводящих попыток изобрести национальный костюм для горожан, не лучше ли создать почву, на которой могла бы жить наша вымирающая народная старина. Костюм не надо придумывать; века сложили прекрасные образцы его; надо придумать, чтобы народ мог жить национальным течением мысли, чтобы он вокруг себя находил всё необходимое для этого образа жизни, чтобы священники не сожигали древних кичек, «ибо рогатым не подобает подходить к Причастию», чтобы высшие классы истинно полюбили старину. Отчего фабрики не дают народу красивую ткань для костюмов, доступную, не грубую, достойную поновить старину? Дайте почву и костюму, и песне, и музыке, и пляске. Пусть растёт поэтичная старинная песнь, пусть струны балалаек не вызванивают современных маршей и опер. Пусть и работает русский человек по-русски, а то ведь, ужасно сказать, в местностях, полных лучших образчиков старины, издавна славных своею финифтью, сканным и резным делом, в школах ещё можно встречать работы по образцам из «Нивы». При таких условиях для себя разве сумеет народ сделать что-нибудь красивое? Будет прочная почва - вырастет и доброе дерево. Все знают, сколько цельного и прекрасного сохранили в своём быту староверы. Где только живёт старина, там звучит много хорошего; живут там лучшие обычаи, мало там преступлений. Вот она, старина-то!
В том же Шокшове меня поразила церковь чистотою своих форм: совершенный XVII век! Между тем узнаю, что только недавно справляли её столетие. Удивляюсь и нахожу разгадку. Оказывается, церковь строили крестьяне всем миром и нарочно хотели строить под старину. Сохраняется и приятная окраска церкви, белая с охрой, как на храмах Романова-Борисоглебска. Верные дети своего времени, крестьяне уже думают поновлять церковь, и внутренность её уже переписывается невероятными картинами в духе Дорэ. И нет мощного голоса, чтобы сказать им, какую несообразность они делают.
При такой росписи странно было подумать, что ещё деды этих самых крестьян мыслили настолько иначе, что могли желать строить именно под старину. Положим, это было 100 лет назад.
Тогда сильнее могла действовать старина, и можно себе представить, насколько иной вид имели тогда памятники. Сколько их и совсем безвозвратно погибло с тех пор! И теперь на глазах многих тают целые башни и стены. Знаменитые гедиминовский и кейстутовский замки в Троках пришли в совершенное разрушение. На целый этаж завалила рухнувшая башня стены замка Кейстута на острове. В замковой часовне была фресковая живопись, особенно интересная для нас тем, что, кажется, была византийского характера; от неё остались одни малозаметные остатки, дни которых уже сочтены; из-под них внизу вываливаются кирпичи. Слышно, что замок в недалёком будущем кто-то хочет поддержать; трудно это сделать теперь, хоть бы не дать пищу дальнейшему разрушению. В Ковне мне передавали, что местный замок ещё не так давно очень возвышался стенами и башнями, а теперь от башни остаётся очень немного, а по фундаментам стен лепятся постройки.
В Мерече на Немане я хотел видеть старинный дом, помнящий короля Владислава, а затем Петра Великого. По археологической карте дом этот значится существующим ещё в 1893 г., но теперь его уже нет; в 1896 г. он перестроен до фундамента. Городская башня разобрана, а подле местечка торчит оглоданный остаток пограничного столба, ещё свидетеля Магдебургского права города Мереча, а теперь незначительного жидовского селения. Кое-где видна на столбе штукатурка, но строение его восстановить уже невозможно.
На самом берегу Немана в Веллонах и в Сапежишках есть древнейшие костёлы с первых времён христианства. В Ковне и в Кеданах есть чудные старинные домики, а в особенности один с фронтоном чистой готики. Пошли им Бог заботливую руку - сохранить подольше. Много по прекрасным берегам Немана старинных мест, беспомощно погибающих. Уже нечего там рассказать о великом Зниче, Гедимине, Кейстуте, о крыжаках, о всём интересном, что было в этих местах. Из-за Немана приходят громады песков, а защитника леса уже нет, и лицо земли изменяется неузнаваемо.
На Изборских башнях только кое-где ещё остаются следы узорчатой плитной кладки и рельефные красивые кресты, которыми украшена западная стена крепости. Не были ли эти кресты страшным напоминанием для крестоносцев, злейших неприятелей пограничного Изборска?
Знаменитый собор Юрьева-Польского, куда более интересный, нежели Дмитровский храм во Владимире, почти весь облеплен позднейшими скверными пристройками, безжалостно впившимися в сказочные рельефные украшения соборных стен. Когда-то эта красота очистится от грубых придатков, и кто выведет опять к жизни этот удивительный памятник?
И не перечесть всего погибающего, но даже там, где мы сознательно хотим отстоять старину, и то получается нечто странное. После долгого боя отстояли красивые стены Смоленска, и теперь даже кладут заплатки на них, но зато из старинных валов, внизу из-под стен вынимают песок. Я хотел бы ошибиться, но во время писания этюдов были видны свежие колеи около песочных выемок, а вместо бархатистых дерновых валов и рвов, под стенами бесформенные груды песка и оползни дёрна, точно после злого вражеского приступа. Вот тебе и художественное общее, вот и исторический вид! И это около Смоленска, где песка и свободных косогоров не обнять взглядом. Обыкновенно у нас принято всё валить на неумолимое время, но не время, а люди неумолимы, и время лишь идёт по стопам их точным исполнителем всех желаний.
Вокруг наших памятников целые серии именных ошибок, и летописец мог бы составить любопытный синодик громких деятелей искажения старины. И это следовало бы сделать на память потомству.
IV
Несколько лет назад, описывая великий путь из варяг в греки, мне приходилось между прочим вспоминать: «Когда-то кто-нибудь поедет по Руси с целью охранения наших исторических пейзажей во имя красоты и национального чувства?»
С тех пор я видел много древних городищ и урочищ, и ещё сильнее хочется сказать что-либо в их защиту.
Какие это славные места! Почему древние люди любили жить в таком приволье? Не только в стратегических и других соображениях тут дело, а широко жил и широко чувствовал древний. Если хотел он раскинуться свободно, то забирался на самый верх местности, чтобы в ушах гудел вольный ветер, чтобы сверкала под ногами быстрая река или широкое озеро, чтобы не знал глаз предела в синеющих, заманчивых далях. И гордо, «как сыр», светились на все стороны белые вежи. Если же приходилось древнему скрываться от постороннего глаза, то не знал он границы трущобности места; запирался он бездонными болотами, такими ломняками и буераками, что у нас и духу не хватит подумать осесть в таком углу.
Не знал предела в своих движениях древний человек, и дурное выходило из него, правда, отвратительным, но в хороших проявлениях он оставлял за собою памятники, достойные удивления всех веков, перед чем блекнут самые большие размахи нашего времени, несмотря на все, готовые к услугам, арматуры.
Подле существующих городов часто указывают древнее городище, и всегда оно окажется гораздо красивее расположенным, нежели позднейший город. Знал Трувор, где сесть под Изборском, у Словенского Ручья, и гораздо хуже решили задачу псковичи, перенёсшие городок на гору Жераву. Городище под Новгородом по месту гораздо красивее положения самого города. Рубленый город Ярославля, места Гродненского, Виленского, Венденского и других старых замков - лучшие места по всей окрестности.
Какова же судьба городищ? Цельные, высокие места мешают нам не меньше памятников. Если их не приходится обезобразить сараями, казармами и кладовыми, то непременно нужно хотя бы вывезти как песок. Ещё недавно видел я красивейший Городец на Саре под Ростовом, весь искалеченный вывозкою песка и камня. Вместо чудного места, куда бывало съезжался весь Ростов, - ужас и разоренье, над которым искренно заплакал бы Джон Рёскин.
Если красота, если инстинкт не трогает жестокосердных, то хоть к собственной выгоде не губили бы старины. Пользуйтесь доходом с неё; берите за неё плату. Пусть хоть продаётся зрелище красоты, но пусть оно всё-таки существует. И в этом сознании красоты мы почувствуем, что и в нашей серенькой жизни мы окружены не одними только гнетущими буднями, а много около нас крупного и прекрасного, которому мы не сумели ещё отвести надлежащее место.
В древнем рижском соборе св. Петра, полном гробницами и гербами, послушайте орган в вечернее время, и покажется вам, как наполняется собор тяжёлыми шагами рыцарей, за ними станут искусные цехи, купцы и граждане. Заблестит металл, засверкают парча и нагрудные цепи. Старое, художественное целое отбросит вас далеко от современности, и с высоты, на минуту, взгляните потом на муравейник наших хлопот.
Часто говорится о старине и в особенности о старине народной, как о пережитке, естественно умирающем от ядовитых сторон неправильно понятой культуры. Но не насмерть ещё переехала старину железная дорога, не так ещё далеко ушли мы, и не нам судить: долго ли ещё может жить старина, песни, костюмы и пляски? Не об этом нам думать, а прежде всего надо создать здоровую почву для жизни старины.
До того мы ленивы и нелюбопытны, что даже близкий нам, красивый Псков и то мало знаем. А многие ли бывали в чудеснейшем месте подле Пскова - в Печорах? Прямо удивительно, что этот уголок известен так мало. По уютности, по вековому покою, по интересным строениям мало что сравняется во всей средней Руси. Стены, оббитые литовцами, сбегают в глубокие овраги и бодро шагают по кручам. Церкви XVII века, деревянные переходы на стене, звонницы, всё это, тесно сжатое, даёт необыкновенно цельное впечатление.
Можно долго прожить на этом месте, и всё будет хотеться ещё раз пройти по двору, уставленному странными пузатыми зданиями красного и белого цвета, ещё раз захочется пройти закоулком между ризницей и старой звонницей. Вереницей пройдут богомольцы; из которой-нибудь церкви будет слышаться пение, и со всех сторон будет чувствоваться вековая старина.
Много уже сделано для дела старины, но ещё гораздо больше осталось впереди самой тонкой, самой трудной работы. И особенно теперь важна для нас старина. Только она может быть прочной основой во многих сбившихся отношениях.
Новое время. 1903. 23 декабря / 1904. 5 января. №9988. Вторник. С. 2-3.
Цитируется по: НКР в рус. пер. Вып. 2. С. 216-226. |
