|
II
Не нужно, чтобы памятники стояли мертвы, как музейные предметы. Не хорошо, если перед стариною в её жизненном виде является то же чувство, как в музее, где как в темнице, по остроумному замечанию де ла Сизеранна, заперты в общую камеру разнороднейшие предметы; где фриз, рассчитанный на многоаршинную высоту, стоит на уровне головы; где исключающие друг друга священные, обиходные и военные предметы насильно связаны по роду техники воедино. Трудно здесь говорить об общей целесообразной картине, о древней жизни, о её характерности. И не будет этого лишь при одном, непременном условии:
Дайте памятнику живой вид, возвратите ему то общее, тот ансамбль, в котором он красовался в былое время, хоть до некоторой степени возвратите. Не застраивайте памятника доходными домами, не заслоняйте его казармами и сараями, - и многие с несравненно большей охотой будут рваться к памятнику, нежели в музей. Дайте тогда молодёжи возможность смотреть памятники, и она наверное будет стремиться из тисков современности к древнему, так много видевшему деду. После этого совсем иными покажутся сокровища музеев и заговорят с посетителями совсем иным языком. Музейные вещи не будут страшною необходимостью, которую требуется знать купно со всеми ужасами сухих соображений и сведений, а наоборот, отдельные предметы будут частями живого целого, завлекательного и чудесного. Не опасаясь педантичной суши, пойдёт молодёжь к живому памятнику, заглянет в чело его, и мало в ком не шевельнётся что-то старое, давно забытое, знакомое в детстве, а потом заваленное чем-то, будто бы нужным. Само собою захочется знать всё, относящееся до такой красоты; учить этому уже не нужно: как завлекательную сказку, схватит всякий объяснения к старине.
Как это всё старо, и как всё это ещё ново! В лихорадочной работе куётся новый стиль, в поспешности мечемся за поисками нового. И родит эта гора - мышь. Я говорю это, конечно, не об отдельных личностях, - исключениях, работы которых займут почётное место в истории искусства, а о массовом у нас движении. Не успели мы двинуться к обновлению, как уже сумели выжать из оригинальных вещей пошлый шаблон, едва ли не горший, нежели прежнее безразличие. В городах растут дома, художественностью заимствованные из сокровищницы модных магазинов с претензией на новый пошиб; в обиход проникают вещи странных форм, часто весьма мало пригодные для употребления. А памятники, наряду с природой, живые вдохновители и руководители стиля, заброшены, и пути к ним засорены сушью и педантизмом. Кто отважится пойти этой дорогою, разрывая и отряхивая весь лишний мусор?
Насильственная стилизация природы, умышленное придумывание новых извивов формы, угловатая громоздкость не создают стиля.
Необъяснимая гармония жизни и инстинктивных стремлений, свежесть чувства, простота восприятия, начало с чего-то далёкого, а вместе с тем и близкого, - словом, в области общечеловеческих чувствований, во всей жизни, лежит настоящий стиль, а никак не в сознательном мудр[ств]овании.
Летом я видел один уголок, почва которого может быть плодотворна для стиля. Спокойная, весёлая работа, изучение исконных народных творческих сил, целесообразные способы труда, наверное, отметят многим замечательным это место. Щедро рассыпанные образчики искусства, общая чистая, художественная атмосфера выведут многих талантливых людей из смоленского села Талашкина княгини М.К.Тенишевой, известной любительницы искусства. Я ехал туда уже подготовленный увидеть нечто значительное, но на деле впечатление оказалось сильнее. Вы видите, как ученики, местная молодёжь, работает с любовью, наряду со специальной техникой развивая и сторону композиции.
Сотнями и тысячами сходятся на работу в Талашкино жители окрестных сёл. Узнают они здесь новые мотивы украшений, научатся теперь уже забытым приёмам работы и далеко разнесут оздоровляющую струю непосредственного художества, проникающего во все тайники обиходной жизни. Это не пустые слова, и когда воочию видишь человека, могущего своими руками изготовить самим сочинённую вещь, начинаешь верить в хорошее, настоящее искусство, знакомое по работам мастеров былых времён.
Могут из предметов обихода исчезнуть аляповатость и тяжесть, будто бы так необходимые для русского стиля; цвета тканей и вышивок могут сделаться опять благородными и ласкающими. И нет тут «нового» стиля; здесь есть отборный музей, есть здесь природа, есть основные народные способы, есть тут прямой путь к бесконечному дальнейшему совершенствованию. И всё это в здоровых условиях, среди красивейшего смоленского пейзажа.
Вижу красивый теремок; вижу красильню, где варятся не ядовитые химические, скоро выцветающие комбинации, а травы, кора и коренья. Вижу типичную красильщицу - старуху мордовку в народном уборе, в котором каждая часть восходит за многие века. Полоскала она нитки на реке и несёт на коромысле мокрые пряди их, приятнейших густых тонов. Дай Бог селу Талашкину расти и развиваться. Не сомневаюсь, что дорога туда будет знакома многим, и среди художественных центров место его будет большое. Приятно сознавать, что иностранные художественные издания уже отвели должное внимание и по достоинству оценили это замечательное явление в русском художестве.
III
Такие уголки, как Талашкино, - настоящие устои национального развития мысли и искусства; сколько самобытности могут они пролить на обедневший ею народ русский. Только такие посевы могут бороться с гармошкой, пиджаком и фуражкой и со всеми последствиями этих атрибутов. Где песни, где уборы, где вера в себя и в свою кормилицу землю?
В глухих частях Суздальского уезда хотелось найти мне местные уборы. Общие указания погнали меня за 20 вёрст в село Торки и Шокшово. В Шокшове оказалось ещё много старины. Во многих семьях ещё носили старинные сарафаны, фаты и повязки. Но больно было видеть тайное желание продать всё это, и не в силу нужды, а потому, что «эта старинная мода прошла уже».
Очень редко можно было найти семью, где бы был в употреблении весь старинный убор полностью.
- Не хотят, вишь, молодые-то старое одевать, - говорил старик-мужичок, покуда дочка пошла одеть полный наряд.
Я начал убеждать собравшихся сельчан в красоте народных костюмов, что носить их не только не зазорно, но лучшие люди заботятся о поддержании национального костюма. Старик терпеливо выслушал меня, почесал в затылке и сделал совершенно справедливое замечание:
- Обветшала наша старина-то. Иной сарафан или повязка, хотя и старинные, да изорвались временем-то, - молодухам в дырьях ходить и зазорно. И хотели бы поновить чем, а негде взять. Нынче так не делают, как в старину; может, конечно, оно и делают, да нам-то не достать, да и дорого, не под силу... У меня в дому ещё есть старина, а и то прикупать уже из-за Нижнего, из-за Костромы приходится, и всё-то дорожает. Так и проходит старинная мода.
Старик сказал правду: нечем поновлять нашу ветшающую старину. Оторвались мы от неё, ушли куда-то, - и все наши поновления кажутся на старине гнусными заплатами. Видел я попытки поновления старинных костюмов - в высшей степени неудачные. Если положить рядом прекрасную старинную парчу с дешёвой современной церковной парчою, если попробуете к чудной набойке с её ласковыми синими и бурыми тонами приставить ситец или коленкор, да ещё из тех, которые специально делаются «для народа», - можно легко представить, какая безобразная какофония получается.
Современный городской эклектизм, конечно, прямо противоположен национализму; вместо ни к чему не приводящих попыток изобрести национальный костюм для горожан, не лучше ли создать почву, на которой могла бы жить наша вымирающая народная старина. Костюм не надо придумывать; века сложили прекрасные образцы его; надо придумать, чтобы народ мог жить национальным течением мысли, чтобы он вокруг себя находил всё необходимое для этого образа жизни; надо, чтобы в области сказаний отошли печальные факты, что священники сожигают древние кички, «ибо рогатым не подобает подходить к причастию». Необходимо, чтобы высшие классы истинно полюбили старину. Отчего фабрики не дают народу красивую ткань для костюмов, доступную, не грубую, достойную поновить старину? Дайте почву и костюму, и песне, и музыке, и пляске. Пусть растёт поэтичная старинная песнь, пусть струны балалаек вместо прекрасных народных мотивов не вызванивают пошлых маршей и вальсов. Пусть и работает русский человек по-русски, а то ведь ужасно сказать: в местностях, полных лучших образчиков старины, издавна славных своею финифтью, сканным и резным делом, в школах ещё можно встречать работы по образцам из «Нивы». При таких условиях разве сумеет народ для себя сделать что-нибудь красивое? Будет прочная почва, вырастет и доброе дерево. Все знают, сколько цельного и прекрасного сохранили в своём быту староверы. Где только живёт старина, там звучит много хорошего; живут там лучшие обычаи, мало там преступлений. Вот она, старина-то!
В том же Шокшове меня поразила церковь чистотою своих форм: совершенный XVII век. Между тем, узнаю, что только недавно справляли её столетие. Удивляюсь и нахожу разгадку. Оказывается, церковь строили крестьяне всем миром и нарочно хотели строить под старину. Сохраняется и приятная окраска церкви, белая с охрой, как на храмах Романова-Борисоглебска. Верные дети своего времени, крестьяне уже думают поновлять церковь, и внутренность её уже переписывается невероятными картинами в духе Дорэ. И нет мощного голоса, чтобы сказать им, какую несообразность они делают.
При такой росписи странно было подумать, что ещё деды этих самых крестьян мыслили настолько иначе, что могли желать строить именно под старину. Положим, это было 100 лет назад.
Теперь же нас - культурнейших - ожидают совершенно иные картины. Несмотря на все запрещения, несмотря на опекуншу старины - комиссию, на глазах многих тают целые башни и стены. Знаменитые Гедеминовский и Кейстутовский замки в Троках пришли в совершенное разрушение. На целый этаж завалила рухнувшая башня стены замка Кейстута на острове. В замковой часовне была фресковая живопись, особенно интересная для нас тем, что, кажется, была византийского характера; от неё остались одни малозаметные остатки, дни которых уже сочтены: из-под них внизу вываливаются кирпичи. Слышно, что замок в недалёком будущем кто-то хочет поддержать; трудно это сделать теперь, хоть бы не дать пищу дальнейшему разрушению. В Ковне мне передавали, что местный замок ещё не так давно возвышался стенами и башнями, а теперь от башни остаётся очень немного, а по фундаментам стен лепятся постройки. На каком основании, по какому праву появляются эти лачуги на государственной земле, неприкосновенной даже для общественных целей?
В Мерече на Немане я хотел видеть старинный дом, помнящий короля Владислава, а затем Петра Великого. По археологической карте дом этот значится существующим ещё в 1893 году, но теперь его уже нет; в 1896 году он перестроен до фундамента. Городская башня разобрана, а подле местечка торчит оглоданный остаток пограничного столба, ещё свидетеля магдебургского права города Мереча - теперь незначительного жидовского населения. Кое-где видна на столбе штукатурка, но старание его восстановить уже невозможно.
На самом берегу Немана, в Веллонах и в Сапежишках есть древнейшие костёлы с первых времён христианства. В Ковне и в Кеданах есть чудные старинные домики, а в особенности один, с фронтоном чистой готики. Пошли им Бог заботливую руку - сохранить подольше. Много по прекрасным берегам Немана старинных мест, беспомощно погибающих. Уже нечему так рассказать о великом Зниче, Гедимине, Кейстуте, о крыжаках, о всём интересном, что было в этих местах. Из-за Немана приходят громады песков, а защитника-леса уже нет, и лицо земли изменяется неузнаваемо.
На Изборских башнях кое-где ещё остаются следы непочатой плитной кладки и рельефные, красивые кресты, которыми украшена западная стена крепости. Не были ли эти кресты страшным напоминанием для крестоносцев, злейших неприятелей пограничного Изборска?
Под толстыми плитными стенами засыпались подземные ходы, завалились тайники и ворота.
Знаменитый собор Юрьева-Польского, куда более интересный, нежели Дмитровский храм во Владимире, почти весь облеплен позднейшими скверными пристройками, безжалостно впившимися в сказочные рельефные украшения соборных стен. Когда-то эта красота очистится от грубых придатков, и кто выведет опять к жизни этот удивительный памятник?
Деревянная церковь на Ишне около Ростова - этот прекрасный образец архитектуры северных церквей, живо переносящий в Олонецкую и Архангельскую губернии, теперь обносится шаблоннейшим заборчиком, вконец разбивающим впечатление тёмно-бурой церкви и кладбища с тонкими берёзами.
И не перечесть всего погибающего! Но даже там, где мы сознательно хотим отстоять старину, и то получается нечто странное. После долгого боя отстояли красивые стены Смоленска, и теперь даже кладут заплаты на них, но зато из старинных валов, внизу из-под стен, вынимают песок. Я хотел бы ошибиться, но во время писания этюдов были видны свежие колеи около песочных выемок, а вместо бархатистых дерновых валов и рвов под стенами - бесформенные груды песка и оползни дёрна, точно после злого вражеского погрома. Вот тебе и художественное общее, вот и исторический вид! И это - около Смоленска, где песка и свободных косогоров не обнять взглядом. Обыкновенно у нас принято всё валить на неумолимое время; но не время, а люди неумолимы, и время лишь идёт по стопам их, как точный исполнитель всех их желаний.
Вокруг наших памятников целые серии именных ошибок, и летописец мог бы составить любопытный синодик громких деятелей искажения старины. И это следовало бы сделать на память потомству.
Ч/б фото: с. 321 - Развалины замка в г. Ковно, застроенные заборами и домами; Часть украшений собора в Юрьеве-Польском; Башни в Смоленске (снизу вынимают песок).
Зодчий. 1904. 11 июля. №28. С. 319-322.
Цитируется по: НКР в рус. пер. Вып. 2. С. 310-315. |
