|
Спас - радостный; Спас - грозный; Спас - печальный; Спас - милостивый; Спас - всемогущий. И всё тот же Спас; всё тот же лик, спокойный чертами, бездонный красками, великий впечатлением.
Красива древняя икона. Высока и чиста атмосфера создания её. Трогательны старинные слова об иконописи.
Копия с Иверской иконы писалась: «365 иноков, сотворили есьма великое молебное пение, с вечера и до света, и святили есьма воду со св. мощами и св. водою обливали чудотворную икону Пресвятой Богородицы старую Портаисскую и в великую лохань ту св. воду собрали и, собрав, паки обливали новую цку, что сделали всю от кипарисова дерева, и опять, собрав ту св. воду в лохань, потом служили Святую и Божественную литургию с великим дерзновением. И после литургии дали ту св. воду и св. мощи иконописцу... Романову, чтобы ему, смешав св. воду и св. мощи с красками, написать Святую икону... Иконописец токмо в субботу и воскресенье употреблял пищу, а братия по дважды в неделю совершали всенощные и литургии. И та икона новописанная не разнится ни в чём от первой иконы... только слово в слово новая, аки старая».
Патриарха Иосифа слова: «Воображении святых икон писати самым искусным живописцем... и чтоб никто неискусен иконного воображения не писал, а для свидетельства на Москве и во градех выбрать искусных иконописцев, которым то дело гораздо в обычай»...
Собор 1667 года указал: «Да иконы лепо, честно, с достойным украшением, искусным рассмотром художества пишемы будут, во еже бы всякого возроста верным, благоговейныя очеса на тя возводящим к сокрушению сердца, ко слезам покаяния, к любви Божии и Святых Его угодников, к подражанию житию их благоугодному возбуждатись и предстояще им мнети бы на небеси стояти себе пред лицы самих первообразных».
Это замечательно красиво; ещё не менее торжественно (окружная грамота 1669 г.):
«Яко при благочестивейшем и равноапостольном царе Константине и по нём бывших царех правоверных церковнице. Изряднее же клирос велиею честью почитаеми бяху, со сигклитом царским и прочиими благородными равенство почитания повсюду приимаху, тако в нашей царстей православной державе икон святых писатели тщаливии и честнии, яко истинные церковного благолепия художницы да почтутся, всем прочиим председание художником ды восприимут и... пером писателем да предравенствуют; достойно бы есть от всех почитаемыя хитрости художникам почитаемым быти... Толико убо от Бога, от церкви и от всех чинов и веков мира почтенного дела художницы в ресноту почитаеми да будут; ... вся вышереченная в сей грамоте нашей царстей не преступно хранима и блюдома будут выну»...
Как хорошо! Какое красивое и великое дело чувствуется за этими словами. Какой подъём, размах и проникновение! Но преступили царскую «неприступную» грамоту. Далеко отошли. Даже стыдимся иконы. Наши иконы, наши церковные заказы полны беспросветными буднями. Проникновенность закрылась шаблоном канона и то какого-то не настоящего канона - сурово торжественного, а тоже маленького и будничного, такого же ненужного, как не нужно нам сейчас и всё искусство, и вся религия. Ни хорошего, ни худого. Серая вера, серое воображение и блеск риз и окладов не светит среди серой какой-то ненужности и неискренности.
Насколько предписано обязательными правилами, учимся мы знать церковное письмо. Мы твердим - сколько морщин должно быть на лбу Спаса, сколько волосков в бороде Николая, твердим много слов, мёртвых для нас, и за ними теряется общее обаяние иконы, мельчает впечатление, забывается - в чём доступ живописи к лучшим нашим запросам. Как и во всей жизни, не обнимая общего, спасения ищем мы в мелочах.
Остаются только малые остатки чудесной старинной работы. Пусть они не погибнут; страшно им разрушение, но ещё страшней поновление. Пусть эти остатки напомнят всем близким украшению икон и церквей о забытых славных задачах. Пусть эти близкие делу, даже если сами не чувствуют красивое, хоть на слово поверят в прелесть старой иконы, в красоту общего [вида] стенописи, и не потому, что она древняя, а потому, что в ней много истинного художества, много в ней истинных путей. Трудно идти этой дорогой; множайшие не поймут и осудят и, Бог весть, даже изгонят. Но всё-таки будет время, и вернёмся мы к настоящей красоте и святости храма и переделаем многое, с такими затратами устроенное теперь.
Таинственные слова христианства должны оттолкнуть язычество в иконописи. Сохраняя не букву и черту, а душу и красоту, ещё можно засветить погасающий светильник. Страшно смотреть многие новые храмы, уставленные разнородными, случайными работами, наполняющими нас, в лучшем случае, рассеянностью вместо торжества. Кроме трёх-четырёх человек, чутких и дерзновенных, как Васнецов, Нестеров, Врубель, Харламов (уже трудно сказать - пяти) идеал нашей работы - сделать так прилично, чтобы ни одна комиссия не могла найти ни одной буквы не по правилам. Остальное не нужно; задача проникновения, задача истинно-декоративного размещения, задача живописи самой по себе - всё это не нужно, ибо это не спрашивают; наоборот, такие задачи, повторяю, причиняют только хлопоты и неприятности.
Бывало такое же отношение к делу и в старину, но осуждено оно было резким словом: «Не всякому даёт Бог писати по образу и подобию и кому не даёт - им в конец от такого дела престати. И аще учнут глаголати: "Мы тем живём и питаемся", - и таковому их речению не внимати. Не всем человеком живописцем быти: много бо различнаго рукодействия подаровано от Бога, ими же человеком препитатись и живым быти и кроме иконного письма...»
Ясно и непреложно.
Но всё забыто. Опять отдано церковное искусство «на препитание». Где уж тут высокая задача украшения храма, первейшего дома в стране? И это в наши дни, в то время, когда так мучительно безответно растут запросы религии. Нам далеко искусство само по себе. Будем взывать хоть историей, хоть великолепными словами царских указов и грамот.
Помещены илл. с картин Н.К.Рериха: с. 5 - «Град Углич», с. 6 - «Первобытное», фризы для майолики; с. 18-19 - эскиз росписи молельни.
Искусство. 1905. Январь. №1. С. 3-5.
Цитируется по: НКР в рус. пер. Вып. 2. С. 386-388. |
