|
Нас осталось совсем немного — тех, кто работал с Юрием Николаевичем Рерихом в его последние годы. Мне кажется, надо донести до людей те удивительные ощущения и переживания, источником которых он был. Моему поколению в Институте Востоковедения очень повезло. Я работала вместе с Юрием Николаевичем весь тот период, в который он жил в нашей стране. Это изменило меня, изменило моих товарищей — мы стали другими.
Приехал он в Россию в 1957 г. Получил сектор в нашем институте, по которому поползли разные слухи, потому что все это было удивительно. Сектор назывался: "Сектор истории религии и культуры Индии". Для тех времен абсолютно невероятно! Если вспомнить историю нашего востоковедения, — а знаменитой была легендарная школа, которая была сметена в 30-е годы и от нее мало что осталось — то можно понять радостное недоумение наше, тогда молодых ученых: "Как же это интересно! Вдруг организовали такой сектор".
Это была совершенно особая личность, от которой исходила удивительная сила. Юрий Николаевич очень понравился Н.С.Хрущеву. Тот был непредсказуем. Он сказал: "Что вы хотите? Сектор? Пожалуйста".
В это же время послом Цейлона в Москве был профессор Малаласекера, деятель международного буддийского движения и автор известных специальных трудов, давнишний друг Юрия Николаевича. И вот эти два человека принялись за наше востоковедение. Юрий Николаевич развернул активнейшую деятельность. Сектор его был маленьким, человек шесть-семь, не больше. Пятигорский — индийская философия, Волкова — санскритолог, Парфионович — тибетолог, Семека — история буддизма на Цейлоне, Лубоцкая — под влиянием Рериха ставшая заниматься шастрами, Кутасова — индийская философия. Я не была членом сектора, но как только увидела Юрия Николаевича первый раз в коридоре, поняла, где мое место. И каждый присутственный день с утра и до вечера проводила в секторе Рериха. Уходила только после того, как покидал институт Юрий Николаевич. Очень скоро явилось ощущение, что это не обычное явление, что я нахожусь в одной комнате с кем-то совершенно особенным. Я смотрела, слушала, а Юрий Николаевич первое время вел себя настороженно и сдержанно. Этому способствовала вся атмосфера в руководстве Института Востоковедения того времени. Оно ничего не могло сделать с чуждым ему явлением, потому что сектор Рериху дал Хрущев, но примириться с этим — тоже. И отсюда такая атмосфера.
В секторе были только молодые люди. И — Юрий Николаевич, человек, которому за 50, среднего роста, широкоплечий, очень подтянутый (было всегда что-то военное в его фигуре), широкое монголовидное лицо, неподвижное и абсолютно непроницаемое, и глубокий затаенный взгляд. Он присматривался к молодым людям, которые его окружали. И понадобилось какое-то время, чтобы он понял: это люди, которые, может быть, мало знают — таковы были условия, — но очень хотят знать гораздо больше. Это люди, перед которыми стоит приоткрыться. С этого все и началось.
Замечательный ученый — мы тогда таких не видели — свободно владел множеством языков. Он говорил, читал, писал, понимал любые разновидности западных языков, знал очень много восточных, весь набор определенного региона: санскрит, пали — язык буддийского канона, Махаяны и Хинаяны, тибетский, монгольский, китайский, новоиндийский языки, а также тибетский — целый ряд наречий. Такими, вероятно, были наши старые знаменитые академики-востоковеды. Наше поколение их уже почти не знало. Такими были и выдающиеся ученые Запада. Свои удивительные знания Юрий Николаевич получил из разных источников — своей необыкновенной семьи, западных университетов и, наконец, своей удивительной и необычной жизни: он объездил огромный Центрально-Азиатский регион, малодоступные места; общался с тибетскими племенами, изучал их наречия, собирал материалы, послужившие основанием для его научных трудов. А регион этот был необычным — конгломерат различных воззрений, религий: буддизм, индуизм, тибетские религии, конфуцианство, христианство. Все это вобрал в себя Рерих.
Началась бурная деятельность. Происходили заседания сектора, обсуждения, и какие! Юрий Николаевич был серьезным, сдержанным, ровным и одинаково уважительным ко всем. Могла выступать какая-то девчонка на заседании его сектора, и ученый внимательно и почтительно ее слушал. Было невероятно, чтобы он с кем-то стал разговаривать во время заседания. Он слушал так, как будто это важно, ценно. Удивительная школа! Она выявляла, формировала, поднимала личности. Один раз я открыла дверь в сектор Рериха, когда общение уже началось. Господи, куда я попала? Сидят монголы, сидит Юрий Николаевич, и происходит заседание сектора на монгольском языке. Это был единственный в своем роде сектор.
Затем начались занятия. Юрий Николаевич понял, что нас надо учить, и взялся за это со всей своей активностью и серьезностью. Он стал учить тому, что у нас не преподавалось: ведийскому языку — языку самых древних индийских священных текстов, буддийскому гибридному санскриту...
Наконец, он развернул издательскую деятельность. Вы не представляете, что это такое было в те времена! Никто не говорил "нет", только издать что-то было нельзя. Юрий Николаевич возобновил серию "Библиотеки Буддики", в которой вышло два издания: книга А.И.Вострикова о тибетской исторической литературе и "Дхаммапада", перевод с языка пали, с большой вступительной статьей и комментариями В.Н.Топорова. После выхода этой книги (вскоре после того, что тогда развернулось) Юрий Николаевич внезапно умер.
Очень важно было общение с ним, в котором он постепенно раскрывался. Тогда я верила только в чистую науку, готова была отдать ей все силы, а для него существовало и другое начало, которое он считал для себя более важным — особый тип духовности. И постепенно, ненавязчиво он начал нас знакомить со своими взглядами. Не было никакого насилия, никакой пропаганды. Были занятия, были обсуждения разных древнеиндийских текстов. Возникали дискуссии, и Юрий Николаевич говорил то, чего мы не понимали. Мы задавали вопросы, он отвечал, и это вызывало еще поток вопросов. Иногда он говорил: "Этого нельзя объяснить в терминах науки." И очень постепенно приобщал нас к тому, что мы ни от кого, кроме него, никогда не смогли бы узнать.
Однажды мы сидели над обсуждением философских мест из "Махабхараты", а в Институте Востоковедения готовилось общее партийное собрание. У Юрия Николаевича была маленькая комнатка, нас помещалось там пять человек. И сидели мы, склонившись, и бились над каким-то трудным местом. А по коридору, в беготне, созывали всех из отделов в большой конференц-зал. И вдруг кто-то открыл дверь, увидел, как мы сидим, и — символическая сцена, как у Метерлинка — повернулся в коридор и крикнул: "Здесь никого нет!". Мы замолчали, а потом стали весело смеяться. Он действительно был прав. Для него здесь никого не было.
Для меня же это была большая школа. Юрий Николаевич предлагал свои решения. Мне очень хотелось самой что-нибудь предложить, я из кожи вон лезла и была единственной, кто так к этому относился, остальные были менее тщеславны. И вот наступил мой звездный час. Мы обсуждали очень трудное место, и вдруг — не знаю, как это произошло — я предложила правильное чтение. Юрий Николаевич внимательно на меня посмотрел, обратился к остальным и сказал: "Вот, пожалуйста, Татьяна Яковлевна предложила очень хороший вариант, очень трудное место". Я зарделась, я была счастлива. Наконец, награда! Дело было зимой, я вышла на улицу, падал снежок, и почему-то решила идти домой пешком. Была в странном состоянии. Когда дошла до дома, то поняла, что это не я предложила правильное чтение, а Юрий Николаевич. Как он это сделал — сказать не могу. Но, видя мое рвение и желание отличиться, он решил меня поддержать. И когда я была у дверей своей квартиры, полная очевидность этого для меня уже существовала. Только я объяснить ничего не могла.
Юрий Николаевич нам много рассказывал, и чем дальше, тем больше. О двух путях — это тема, к которой он упорно возвращался. Он рассказывал нам, например, об одной индийской секте, в которой существовала странная практика. Это была секта неприкасаемых. Об их жизни было очень мало известно. Жили они у шамшанов — на местах сожжения трупов, каким-то образом добывали мозг трупов и ели его. Они не умирали от того, что питались этим мозгом. Ими заинтересовалась наука. Один прыткий американец отправился в Индию, нашел эту секту, поселился вместе с ней и начал записывать. Вскоре он умер, хотя был молодым и здоровым человеком и вроде бы ничем не болел. Прошло еще время, и кто-то из скандинавов приехал в секту, полный энтузиазма описать неизвестное явление для науки. Он стал членом этой секты и научного описания опять-таки не получилось.
Юрий Николаевич говорил, что существует путь науки, а есть и другой путь. Этот другой путь был у человечества до того, как оно стало двигаться к цивилизации. И по мере продвижения к ней второй путь был забыт. Он остался где-то на Востоке, у тех, кто не причастен к цивилизации.
Его любимый рассказ был о человеке-тигре. В глухом районе Индии, в деревне на краю джунглей ссорятся между собой два человека. Ссора смертельная, и один из противников запирается в своей хижине и сосредоточивается. Его сосредоточенность приводит к тому, что он становится одним целым с тигром-людоедом в джунглях. Он сидит у себя в доме, не ест и не пьет, находится в особом состоянии полной сосредоточенности. Вся деревня замирает, все знают, какой будет развязка. Исходов может быть два. Тигр бродит, петляет вокруг деревни. Если он настигнет противника и убьет, то связь между тем, кто сидит в хижине сосредоточенный, и тигром разрывается. А если противник убьет тигра, кто сосредоточен, в этот момент умирает. Мы очень скоро поняли, что спрашивать Юрия Николаевича, как это объяснить, бесполезно, потому что это не путь "науки".
Бывали случаи, когда завеса немножко приоткрывалась.
Комиссия под руководством Юрия Николаевича Рериха, которая проверяла перевод философских мест из "Махабхараты", сделанный Б.Л.Смирновым (старейшим академиком из Ашхабада, некогда высланным из Ленинграда), закончила свою работу. Смирнов создал свой язык передачи индийских терминов с глубоким проникновением в текст. Юрий Николаевич написал заключение, а потом однажды вдруг подозвал меня к себе и сказал: "Татьяна Яковлевна, я вам хочу дать поручение". Я насторожилась. Он говорит: "Вы пойдете в издательство, к заместителю директора". Я похолодела. Юрий Николаевич продолжал: "Скажете, что вас прислал Рерих. Комиссия под его руководством нашла перевод Смирнова серьезным, доброкачественным, глубоким. Он заслуживает того, чтобы его опубликовали в нашем издании. А теперь, Татьяна Яковлевна, слушайте внимательно. Если заместитель директора будет вести себя не так, как вам понравится, пожалуйста, не проявляйте никакой реакции. Вы просто выслушайте, поблагодарите его и скажите, что вы передадите это Рериху". Я говорю: "Обещаю сделать все, как вы сказали". Гордая и счастливая помчалась я в издательство.
Дверь в кабинет зам.директора, естественно, была закрыта, а в длинном "предбаннике" сидело много народа. Я заняла очередь, раскрыла книжку и села читать. А свои люди, институтские, бегали мимо очереди туда-сюда, и один мой приятель, увидев меня, подошел и спросил: "А вы что тут сидите?" Отвечаю: "Меня Рерих прислал". "И долго вы собираетесь тут сидеть? Вас Рерих прислал, а вы тут рассиживаетесь". Он продвинул меня к двери грозного зам.директора, открыл ее и сказал: "Вот ее прислал Рерих, а она почему-то не хочет входить". И ушел.
Перед Михневичем — немолодым человеком в толстых очках — груда бумаг. Он даже не предложил мне сесть и углубился в них. Я постояла, постояла и подумала: "А в чем дело, меня прислал Рерих! И я выполню то, что он мне сказал". Села и молча стала ждать. Михневич читал свои бумаги. "Я отсюда не уйду, — решаю я и замечаю время на часах, — если он еще почитает 10 минут, я открою книжку и тоже буду читать". Через 5 минут Михневич оторвался от бумаг — была глубокая тишина — и сказал: "А вы здесь почему?". Я говорю: "Я здесь потому, что меня прислал Рерих". И изложила ему дело. Тут он очень оживился и сказал: "Смирнов — старый больной человек. Лежачий больной. Неровен час, что-то случится, пойдут наследники, пойдут суды. Нет. Мы не будем торопиться, зачем нам эти сутяжные дела?". Я вспомнила слова Юрия Николаевича и говорю: "Большое спасибо, я все передам Рериху". Пришла, изложила. Он поблагодарил.
Ровно через день я решила зайти по какому-то своему делу в издательство. Только открыла дверь, как увидела на стенде большой портрет Михневича в черной траурной рамке и подпись: "Участник войны, заместитель директора вчера скоропостижно скончался...". У меня все поплыло перед глазами. Я влетела в сектор Рериха, забыв всякую почтительность, и набросилась на Юрия Николаевича: "Как же это произошло — умер-то Михневич, а не Смирнов!". И тут — один из его затаенных взглядов; он сказал: "Есть такие силы, которые от нас не зависят! Вот видите, как получилось".
Приоткрытия завесы были и потом.
Юрий Николаевич был необыкновенным человеком, необыкновенной личностью. Для моего поколения он имел ни с чем не сравнимое значение. Мы были счастливы, что провели эти два с половиной года с ним. Через несколько лет после его кончины многие из его сектора уехали за рубеж. Я осталась. И вот считаю, что это был самый важный период в моей жизни. И мне очень хотелось об этом рассказать тем, кому счастья непосредственного общения с Юрием Николаевичем не было дано.
Ю.Н.Рерих: материалы юбилейной конференции. Москва, Международный Центр Рерихов, 1994 г.
Сайт Международного Центра Рерихов
Адрес ресурса: http://lib.icr.su/node/775 |
