П.А. Флоренский. 1924 г.
Сотрудники Сергиевского музея. В широких шляпах - монахи лавры. 1928 г.
Храм Христа Спасителя. С открытки начала 1900-х гг.
Сборник "Троице-Сергиева лавра". 1919 г.
|
Недавно мне было поручено с государственных позиций проанализировать конфликт между аппаратом Русской православной церкви и государством в лице Министерства культуры [1]. Новым толчком для написания этой статьи послужили слова статьи Константина Михайлова «Невыносимая святыня» («Огонёк» №5 (5114) 08.02.2010). «Да, если бы процессом "церковной реституции" руководили люди калибра о. Павла Флоренского, создателя знаменитой концепции "живого" музея в Троице-Сергиевой лавре, за судьбы наследия можно было не тревожиться. Но где они, нынешние Флоренские?» Сознавая разницу наших «калибров», я всё же решился напомнить о нашем семейном долге и пересказать мысли своего деда в свете происходящих событий.
Второй раз за последнее столетие идёт делёж того, что связано с богослужением. (Ещё раньше такие явления происходили в начале и во второй половине XVIII века.) В 1917 году пала монархия. По сути дела, все социальные слои приветствовали отречение Государя. Практически все были за учредиловку. За Государя были единицы, например генерал Александр Нахичеванский. Но, как сказал Ежи Лец, мало кто в феврале 1917-го догадывался о том, что в конце года придёт октябрь.
Вскоре были разгромлены все государственные институты. Начался разгром монастырей, которые как экономическое явление более всего отвечали нормам грядущих коммун и колхозов. Положение монастырей усугублялось ещё и тем, что они были кладовой национальных ценностей, от лепты вдовицы до пожертвований богатых купцов и знати. Собственность монастырей в силу её незащищенности стала одним из первых объектов грабежа. Церковное серебро (я назвал металл, хотя этим металлом были бесценные произведения искусства) обеспечило эмиссию серебряных монет: серебро присутствовало не только в полтинниках и рублях 84-й пробы, но и, в меньшей концентрации, в более мелкой монете.
Напомню, как «национализировали» достояние Соловецкого монастыря, где в двадцатые годы нёс свой крест дед Святейшего Патриарха Кирилла, Василий Степанович Гундяев, а в тридцатые – мой дед, профессор Московской духовной академии священник Павел Флоренский. В мае 1922 года, руководствуясь постановлением ВЦИК об изъятии церковных ценностей, Архангельская губернская комиссия вывезла из Соловецкого монастыря 158 пудов драгоценных камней, золота и серебра, в том числе и раки преподобных. «В Преображенском соборе сняты в иконостасе складни. На иконах ободраны басманные обкладки – висят в некоторых случаях клочьями... Разрушен складень с литым образом Благовещения. Работа производилась так поспешно, что пол усеян серебряными гайками от риз. Снаружи разрушена фреска Знамения над входом в собор, которую разбили ломами вместе с каменной кладкой, для того чтобы снять серебряную ризу» [2].
К грабежу церковного достояния приложили руку и сами церковники в лице новой церкви, обновленцев, или, как их тогда называли, красных попов. В церкви Петра и Павла был заалтарный образ Воскресения Христова с громадной трещиной, образовавшейся, когда один из сыновей лидера краснопоповцев, митрополита Введенского, в гневе швырнул потир, который они не могли поделить. Краснопоповцы очень активно занимались изъятием и передачей на переплав того, что принадлежало Богу в лице Его Церкви.
Конечно, музеи тоже были под ударом. Государство продавало Рафаэля, Ван Дейка, Ван Эйка... Тем не менее главные музеи сумели сохранить свои коллекции. Импрессионисты, одно из лучших в мире собраний которых создали наши купцы, были усилиями советских искусствоведов признаны буржуазным искусством и запрещены. По счастью, музейщики умудрились их спрятать и забыть о них. Хотя мы потеряли ряд шедевров, в том числе и Ван Гога.
Положение икон, особенно тех, которые находились в храмах и в частных собраниях или в частных домах, было трагическим. Замечу, что собрания икон Третьяковской галереи и Русского музея были созданы до революции: во многих церквах закопчённые иконы заменяли на новые, более благолепные, а купцы-коллекционеры скупали старые, часть которых оказалась в музеях.
Одним из немногих монастырей, где сохранилась ризница, была Троице-Сергиева лавра. В 1918 году, когда можно было лишь догадываться о грядущих переменах, группа жителей Сергиева Посада создала Комиссию по охране памятников старины и искусства. Членами Комиссии были профессиональные искусствоведы, историки и вообще образованные люди. Была сразу поставлена задача: сохранить Троице-Сергиеву лавру. За относительно небольшой промежуток времени, в условиях личного бесправия, голода и безработицы, члены Комиссии успели оформить культурные ценности ризницы так, что они вошли в музейные и государственные фонды и сохранились. Среди создателей Комиссии был и Павел Александрович Флоренский.
Мало кто знает о ещё одном посягательстве на ризницу Троице-Сергиевой лавры. В 1954 году в лавру прибыли бронированные автомобили и привезли бумагу за подписью Г.М.Маленкова о передаче сокровищ ризницы в Оружейную палату Кремля. Сотрудники музея образовали живую стену, и броневики уехали ни с чем. Историю эту рассказала у нас дома через несколько лет участница этого события Наталия Андреевна Маясова, ставшая позже директором Кремлёвских музеев.
Иосифляне и нестяжатели. Воплощения Бога в материи
В интеллигентских околоцерковных кругах бытует представление, что Церковь должна быть нестяжательной, что существующие у неё ценности ей не нужны. Доходит порой до требования истратить их на благотворительность. В нашей истории остался конфликт иосифлян и нестяжателей, но теперь, спустя столетия, ясно, что правы были и те и другие, а доведённая до абсурдного предела мысль об абсолютном примате духовного над материальным приводит к скопчеству. Противопоставление духовного и материального есть несомненная ересь, и многие религии это в той или иной форме признают. Мусульмане, понимая, что всё есть творение Божие, считают науку частью богословия. Другие религии видят в материальном отражение присутствия Бога, а крайние язычники поклоняются идолам.
Принципиально иная ситуация с христианством. Бог явился во плоти в этот мир, уже тем самым подтвердив богосозданность материи. Будучи живым человеком, Он ел и пил, и вещество, прошедшее через Него, не может не нести следов присутствия в Боге. В IV веке н.э. богословы обсуждали проблему воскресения во плоти. Из какого вещества воскреснет человек? По их мнению, все молекулы, прошедшие через каждого человека, несут на себе оттиск Его печати – сфрагиос. Отсюда и теория названа сфрагидацией. Вещество, прошедшее через Него, рассеялось по всей биосфере. Несложные подсчёты показывают, что в каждом из нас в каждое мгновение присутствуют около девяти миллиардов молекул воды, прошедшие через Него. Его присутствием на земле освящена, а быть может, в какой-то степени обожествлена вся биосфера.
Священник Павел Флоренский в своих богословствованиях особое внимание уделял воплощениям Бога в материи. В последних предсмертных письмах он писал о воплощении человека в его трудах и в его потомках. Рассказывал о своём трепетном отношении к веществу: к шуму моря или листвы, ароматам цветов и благовоний... Мысль о святости материи пронизывает труд «Философия культа». Свои научные исследования он сопровождал собиранием коллекций. Составлял гербарий. Сохранилась коллекция минералов. Вместе с В.В.Розановым собирал античные монеты. Обширную библиотеку Павла Флоренского вывезли и уничтожили вскоре после его ареста. В семье сохранились остатки реликвария: камушек с запиской, что подобран там-то, засушенный цветок и т.д. В такой обстановке его дети тоже становились коллекционерами. Я думаю, что старшие сыновья перенесли культуру коллекционирования на свою научную работу. Склонность к собирательству передалась и мне. Чего только я не собирал в своей жизни! Многое из собранного стало материалом для публикаций, то есть воплощением материи в мысли. Всё это я говорю для того, чтобы объяснить, что коллекционирование есть одно из наших родовых дел. Конечно, воплощением склонности деда к коллекционированию было сохранение ризницы Троице-Сергиевой лавры, то есть служение Церкви. В этом направлении работал его второй сын, Кирилл Павлович, положивший начало изучению поведения строительного камня в древних, то есть церковных постройках. Его работы продолжил и я.
Кто собственник церковного имущества?
Проблема, о которой мы говорим, сводится к противостоянию двух не то что мнений, а сил: кто собственник исторического церковного достояния – народ, общество в лице государственных музеев или отделённая от государства Церковь? Ещё в 1918 году, предчувствуя национализацию, Флоренский, один из сохранителей Троице-Сергиевой лавры, писал: «...при утрате онтологического понимания религии наша современность всецело ушла в круг понятий субъективных и в религии видит уже не реальность, которая из себя и сама собой определяется, а чисто субъективные мысли и чувства, прекрасные переживания и благородные кипения в нас, из нас же возникающие и нами же великодушно являемые миру. Как одна из форм этого субъективизма должно быть отмечено народоверие и народослужение, где слово народ есть genetivus objectives [3]: служба церковная совершается не народом – Богу, а духовенством – народу.
Имущество церковное в духе всего мировоззрения признаётся принадлежащим опять-таки не Богу, а народу и т.д. и т.д. Короче говоря, во всех разговорах о вере и Церкви систематически замалчивается и Тот, о Котором надо бы сказать прежде всего, настоящий собственник церковного имущества, обладатель духовной истины, а речь может идти не о том, что нам удобно, понятно или приятно, но что соответствует объективной правде (выделено мной. – П.В.Ф.). Этой-то объективной правды, над человеком стоящей, и не признаёт наша современность <...> свидетельствует о своём субъективизме и вся современная религиозность. Так вот, в напоминание ей, что существует Сам Бог, а не только прилагательное, прилагаемое к человеку, особенно необходимо в настоящее время и богослужебно и теоретически раскрывать понятие о поляризации благодати. Так освящается в культе вся природа, во всех её явлениях и направлениях, частях и областях. Этим вся она вводится в культ и через культ соотносится с человеком в его собственной человеческой жизни» [4].
Попытаюсь перейти к анализу происходящего сегодня пересмотра принадлежности культурного достояния православия. Кому оно принадлежит по праву – институту живой и вечно обновляющейся Церкви или консервативному институту музеев? Я взялся писать на данную тему, видя в этом свою родовую обязанность, ибо Павел Флоренский в 1918 году, защищая монастырь, говорил о создании живого музея – музея – хранилища, экспозиции и, наряду с музеем, – монастыря как организма. Сокровища лавры были спасены Комиссией благодаря созданию музея и бережно сохраняются сегодня. Добавлю, что дед вместе с членом Комиссии графом Олсуфьевым сокрыл честную главу преподобного Сергия, ибо многие мощи уничтожали, под угрозой были и мощи Преподобного.
Теперь, уже в начале третьего тысячелетия, необходимость сохранения святынь признана во многих странах законодательно. В Греции или на Кипре, государствах, где ведущая роль православия закреплена в конституции, древности, особенно иконы старше определённого возраста (в Греции до XVI в.), не отторгаясь от Церкви, переводятся в режим музейного хранения. Расскажу случай, происшедший с одной из коллег. Будучи в столице Кипра Никосии, она отправилась в Музей фонда архиепископа Макариоса, где хранится завещанная им, архиепископом и первым президентом независимого Кипра, одна из лучших в мире коллекций византийских икон VIII–IX веков. Выждав, когда в зале никого не было, она благоговейно приложилась к одной из древних икон, не учтя того, что повсюду расположены видеокамеры. Паломницу и нарушительницу режима хранения древних икон чуть не выслали с острова в 24 часа.
Содержание законодательной инициативы «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности» вызвало у нас бурю протестов во многих слоях общества. Получалось, что Церковь, отделённая от государства, претендует на государственные, то есть народные ценности. Не доиграемся ли до того, что Леонардо и Рафаэля в сельские приходы из Эрмитажа потребуют? Для обоснования претензий на госимущество и общенациональное достояние в дело пошло огульное охаивание нашего прошлого, в том числе и тех лет, когда Церковь вместе со всей страной поднялась против фашизма. Нашлись и такие клерикалы, которые защищают генерала-предателя Власова, который погубил тысячи жизней и душ.
Государственным музеям бросают обвинение, что, дескать, иконы там «ворованные», хотя многие собрания созданы до революции, а то, что попало в музей позже, сохранено зачастую вопреки государственной политике борьбы с религией. Казалось бы, низкий поклон за это музеям. Но никто из инициаторов передела музейной собственности высказать слова благодарности самоотверженным музейщикам до сих пор не решился. Конфликт разгорается, приобретая порой характер склоки.
Что есть музей и что есть Церковь? Традиция и мода
Давайте разберёмся: что это, собственно, такое – государственный музей? На мой взгляд, его задача – оберегать культуру, а значит, и сохранять государство в единстве его истории. Для этого, в частности, необходимо сохранять облик городов, этику народа, обычаи и, наконец, ценности, к примеру государеву Оружейную палату, Эрмитаж, Исторический музей, Музей изобразительных искусств имени А.С.Пушкина, Алмазный фонд... В этом ряду и исторические памятники, в том числе советского времени, например реликвии Победы. Словом, сберечь прошлое для будущего – такова, по-моему, консервативная и консервирующая задача государства.
Итак, сохранять и охранять. Наше наследие, нашу культуру, нашу историю. Поэтому музеи хранят, казалось бы, ненужные теперь для практических целей кремневые скребки и наконечники стрел. Со сменой времён и вкусов должны бы сохранять (вопреки новым вкусам) всё ценное из всех эпох. Должны бы... Но вот в отношении икон этого, к сожалению, не случилось. Музеи собирали только то, что, по мнению искусствоведов, отвечало «высокому художественному уровню». А иконы простого, массового крестьянского письма, получившие негативный ярлык «примитивов», оказались вне интересов музеев. Коллекционеры их тоже не брали по причине массовости и дешевизны. Гигантское количество таких икон если не погибло, то ушло «за бугор». Иконы XVIII–XX веков, значительная часть которых делалась маслом в живописной манере (как, например, росписи храма Христа Спасителя), в отделы древнерусского искусства не брали, как и в отделы станковой живописи. А сколько было уничтожено храмов по причине их недостаточной древности! Противостоять этому искусствоведы не могли, и это не вина их, а беда.
А что же Церковь? Её основная и практически единственная задача – спасение человеков для вечной жизни. Всё остальное второстепенно и лишь обслуживает главное. Главное в Церкви – то, что происходит во время евхаристии: пресуществление вина и хлеба в кровь и тело Христовы. Церковь ежедневно создаёт эту величайшую ценность, величайшую святыню, равной которой нет ни на земле, ни в космосе. С нею несравним ранг значимости других ценностей, которыми обладает Церковь. Оклады к иконам, потиры, лжицы и прочее только обслуживают литургию и завершающие её евхаристию и причастие.
Традиция, предание охраняют Церковь от ошибок. Поэтому Церковь строго оберегает то, что гарантирует истинность литургии, – не только дух, но и букву богослужения. Даже точка в Священном Писании может перевернуть мир и не раз приводило к гражданским войнам. И сегодня попытки перевести богослужение с церковнославянского на русский приводят к нешуточным волнениям. При этом замечу, что церковнославянский – это как раз и есть нарушение Кириллом и Мефодием западной традиции служить литургию только на древнееврейском, греческом и латинском языках. После перевода Священного Писания на созданный ими церковнославянский стали переводить Писание и на другие языки. Так что язык богослужения – это традиция, которая, при всей её кажущейся незыблемости, тоже подлежит эволюции, меняется, как и вся наша жизнь.
Верующие стремятся украсить богослужение. Но делают это в каждый период времени по-своему, в соответствии с модой. Потир, к примеру, украшают драгоценными каменьями, хотя пресуществление может произойти и в деревянной чаше (замечу, что глиняная или фарфоровая отвергнуты, ибо могут разбиться, и тогда святыня окажется на земле).
Обратимся к жизни простого прихода. Да, богослужение вечно и неизменно. Но, например, облачения священнослужителей изнашиваются, их ремонтируют, а потом выбрасывают и покупают новые. Даже мощи облачают в одежды, которые время от времени меняют. Помню, как архиепископ Новгородский Сергий (Голубцов) сетовал: «Музей вернул нам мощи святого Никиты Новгородского. В музее его выставляли напоказ без одежды, прикрытым. Он был высокий, а мы как-то это не учли. Стали облачать, а облачения оказались не по росту, коротки». В своё время митрополит Московский встречал императора Павла I в Троице-Сергиевой лавре. Он специально облачился в истлевшее одеяние игумена Никона. Царь был взбешён. То ли ему не понравилось изношенное облачение, то ли он увидел в этом святотатство. Но факт: для реальной жизни Церкви нужны современные священные предметы, а не музейные экспонаты.
Об иконах. Напомню, что молятся и поклоняются не иконе – раскрашенной доске, а Тому, Кто на ней изображён и поэтому действительно присутствует здесь. Конечно, иконы, к которым прикладываются, со временем изнашиваются, становятся не столь благолепны. А в церкви нужно благолепие, а не древность, поэтому иконы приходится поновлять, наносить новые слои краски. Их снова благочестиво лобызают. И снова поновляют...
Мода на ту или иную манеру письма меняется не только у художников и искусствоведов, но и у духовенства. Сто-двести лет назад нравилось натуралистическое письмо икон. Его замечательно восстановили в храме Христа Спасителя – под негодующие возгласы эстетов, которым сегодня нравится письмо «под Рублёва». К эстетству примешивается политика. Лет десять тому назад Илия, католикос Грузинской церкви, приказал содрать в Сионском соборе в Тифлисе великолепную роспись князя Г.Г.Гагарина, увековечив сделанное словами: «Пусть новая роспись храма и будет хуже, но сделана она будет не русским художником, а грузином».
Существует традиция украшать иконы драгоценными окладами с самоцветами. Оклад прибивали гвоздями. У Владимирской иконы, по крайней мере, пятнадцать раз меняли оклад, а значит, столько же раз «вбивали гвозди» в Царицу Небесную. И никто в этом не видит кощунства, это норма. В конце концов, молиться Богородице можно и перед репродукцией иконы Владимирской Божией Матери, где тоже присутствует Она. Один иерей говорил мне, что рад тому, что в его храме нет старинных икон: не ограбят и тем самым не осквернят церковь. Хотя, конечно, для верующего человека важно, насколько икона намолена, какие исторические события и чудеса с нею связаны и т.п. Как руководитель Комиссии по чудесным знамениям, происходящим в Русской православной церкви, я свидетельствую чудеса, в том числе и благоуханное масло, явленное на многих иконах, даже на бумажных. В Святой Земле почитается изображение Божией Матери на вырезке из газеты. В то же время Великие Чудотворные иконы величественно сокрыты.
Да, в обычном, каждодневном церковном обиходе древность и тем более материально-художественная ценность иконы в принципе не имеют значения, поскольку несоизмеримы с Тем, Кому молятся на этой иконе.
Владимирская икона Божией Матери, как гласит церковное предание, трижды спасала Москву. Но вот икону поместили в находящуюся рядом с Третьяковской галереей церковь. В контексте активных разговоров о нашем якобы растущем благочестии следовало ожидать, что в этот храм будет стоять беспрерывная всенародная очередь, как стояла когда-то в мавзолей В.И.Ленина. Но этого не произошло. Церковь с подлинной Владимирской иконой, как правило, пуста, хотя это ничуть не умаляет её духовной ценности. Можно считать, что пока эта святыня как бы скрыта под спудом погружённых в житейскую суету столичных жителей.
Современные иконы, которые делают кто под Рублёва, кто под Симона Ушакова, кто под Крамского, будучи освящёнными, есть такой же лик Господа, как и на иконе рублёвского письма. Пред Богом и пред людьми они равны. Ну а материальная ценность в рублях или в валюте – это уже другой вопрос, который молящегося не трогает. Если, конечно, это не сражающийся за престиж олигарх, построивший для себя личную часовню.
Когда-то иконостас, написанный Андреем Рублёвым в Успенском соборе Владимира, закоптел, а мода пошла на иной стиль. Поэтому в 1770-е годы рублёвский иконостас даже не стали записывать, а продали в церковь села Васильевка Шуйского уезда, а в соборе поместили новый – благочестивый, с золотой поволокой. В 1919 году этот иконостас спас Игорь Эммануилович Грабарь, и теперь иконы Рублёвского иконостаса хранятся в Русском музее и Третьяковской галерее.
В Звенигороде гигантские доски деисусного чина работы Андрея Рублёва также закоптели и частично осыпались. Их благочестиво заменили на новые, а прежние положили на хранение и потом забыли в сарае. Впоследствии одну из них использовали как ступеньку. Грабарь случайно их обнаружил, а Третьяковка сохранила. Теперь идут словесные баталии на тему, что эти иконы якобы украли у православного русского народа большевики и их срочно надо вернуть в церковь.
Когда создавался Русский музей, в 1913 году от имени Государя у матушки игуменьи Покровского монастыря в Суздале попросили старые закопчённые иконы. Вместо них написали новые. Игуменья была счастлива, а древние расчищенные иконы ныне украшают Русский музей. Их кому, спрашивается, «возвращать»?
В Писании сказано: «Кто изображён на этой монете? – Кесарь. – Так и отдайте кесарю кесарево, а Божие Богу». В процессе нынешней материализации духовных ценностей становится привычным такой кощунственный вопрос: какого века эта покрашенная доска стоимостью столько-то рублей с изображением Бога? Её историческую, художественную и музейную ценность измеряют в валюте. А духовная её ценность – неизмерима, хотя она та же, что и у образа производства Софринской фабрики, приобретённого в обычной церковной лавке.
К сожалению, в сегодняшних спорах и противостояниях речь идёт не о сбережении церковной духовности. И не о культурной ценности. Спорящие озабочены чисто денежной стороной дела, просто желают «попилить» то, что хранится в музеях, то, что музеи сохранили. А сохранили многое. Слава им за это!
Надо отметить, что в общественном мнении в ходе нынешнего спора о реституции музейных ценностей музейщики сегодня морально выигрывают. Но смогут ли они выиграть на практике? Или снова древние иконы поновят богомазы, фрески забелят, потом их запишут отечественные Пикассо, древние реликвии продадут, ибо нужны деньги на постройку палат для клира.
А и правда эти палаты нужны, трудно осуждать бывших кандидатов физико-математических наук, военных, врачей и других советских разночинцев, ныне рукоположенных в иереи, за то, что они нуждаются в надлежащих бытовых условиях, чтобы ежедневно исполнять свой долг – пасти всё увеличивающуюся паству.
Дыхание белого камня
Сегодня в дискуссиях о церковной реституции не меньше, чем об иконах и окладах, говорят о недвижимости – храмах и окружающей их земле.
Многие здания церквей – бесценные памятники зодчества. Церковь как постройка сугубо функциональна. Изучая «самочувствие» белого строительного камня в памятниках архитектуры для разработки методов их охраны и эксплуатации, я пришёл к выводу, что любой памятник, особенно древний, – это живой организм. Правильная его эксплуатация – очень сложное дело, оно похоже не на консервацию каменной скульптуры, а на уход за драгоценным и очень нежным цветком, который ещё и сорвать хотят случайные люди. Наши предки понимали это и нередко около главного собора, «летнего холодного», который на зиму закрывался, возводили вторую церковь, круглогодично отапливаемую. Было разработано «духовое» отопление, когда горячий воздух (но не дым и пар) проходил по полостям внутри стен. Было многое другое, что служило сохранению церкви как постройки, а также икон и фресок.
Передача всех церквей, независимо от их состояния и культурной ценности, в эксплуатацию приходов уже привела к трагическим последствиям для древних памятников, не рассчитанных на нынешнее состояние экологии и воздействие современного человека с его стилем жизни. Уже сейчас разрушились фрески в Троицком соборе Троице-Сергиевой лавры, которые, я это хорошо помню, писали палешане в 50-е годы прошлого столетия. А в других церквах гибнут древние фрески. Сыпятся фрески Княгинина монастыря во Владимире... Я призываю всех к осторожности, ибо из благих намерений церковную культуру разрушают не только неграмотные клирики, но и высокообразованные музейщики: чего стоят перила в Благовещенском соборе Московского Кремля, ввинченные в сохраняемые вроде бы ими фрески!
Что касается клерикалов, то для них церковь – это не музей, а мастерская, как говорил по сходному поводу тургеневский Базаров. Поэтому не вызывает удивления высказывание действующего архиепископа Псковской епархии Евсевия, который, впервые посетив собор XIV века Снетогорского монастыря, «приговорил» тамошние фрески, объявив, что как только собор передадут церкви, «всё это безобразие мы забелим» [5].
Когда-то меня как эксперта Фонда культуры посылали обследовать ход реставрации именно этих фресок. Я наблюдал подвиг советских реставраторов, которые спасли и сохранили то, что нынешний владыка собирается «забелить». А потом, естественно, артель нынешних богомазов напишет благочестивые картинки, отвечающие вкусам современного архиерея. Так что простая передача древних храмов клиру – процесс неоднозначный и весьма рискованный.
Наша страна переживает великое чудо возвращения народа в Церковь. Слава Богу! Повсюду возводятся сотни церквей. Стало историческим событием возведение храма Христа Спасителя. Горжусь, что в экспозиции храмового музея есть и моя статья о неизбежности воссоздания храма, вышедшая ещё тогда, когда на этом месте был бассейн. Храм является эталоном многофункционального общественного здания и в то же время – церкви. Так и надо возводить новые храмы – по последнему слову современной архитектуры. А с другой стороны, очень тревожно: что будет, если немногие сохранившиеся древние церкви из музейного, сберегающего режима попадут в обстановку жёсткой повседневной эксплуатации? Неужели и соборы Московского Кремля превратятся в приходские церкви, где всё будет подчинено современным удобствам? Нет, этого допустить нельзя.
И снова о музеях
Конечно, Церковь – несоизмеримо более долго живущий институт, нежели музей, хотя хранение старины не является её главной задачей. В прежней России и в современной Европе это противоречие столетия тому назад устранено созданием при церквах реликвариев-ризниц, которые теперь стали музеями. Культура хранения художественных ценностей, выработанная вековой традицией, здесь очень высока. Такое не создаётся разовым решением, поэтому сиюминутное объединение ризниц при храме, где хранится ежедневное облачение, и музеев невозможно – это приведёт к невосполнимым утратам, от которых пострадает в первую очередь Церковь как хранитель вечности.
Пневматосфера – вещество, проработанное духом, по словам П.А.Флоренского, действительно обладает высокой устойчивостью. Но не абсолютной. Даже музеи – по сути дела, эссенция, экстракт пневматосферы – живут, то есть рождаются, существуют и всё-таки умирают. Несколько столетий живут музеи Ватикана, Флоренции и государственные музеи Франции, Англии, США и многих других стран. В России такими хранилищами, которые должны жить вечно, являются многие государственные музеи, в том числе Эрмитаж, Музей изобразительных искусств имени Пушкина, Исторический музей, Русский музей и Третьяковская галерея. Кроме этих центров, существуют музеи, имеющие статус общественных, – их судьба в большей степени зависит от обстановки, от энтузиазма людей. Чем уникальнее сосредоточенные в них культурные ценности, тем выше ответственность тех, кто сопричастен им и может и должен служить их сохранению. Одним из заметных не государственных, а общественных музеев является Международный Центр-Музей имени Н.К.Рериха. Почти сто лет назад, в 1918 году, размышляя о будущей «всенародной академии Культуры», П.А.Флоренский говорил о том, что Троице-Сергиева лавра станет не только духовным центром, но и научным институтом и средоточием искусств, школой талантов. Музей Рерихов идёт по этому пути. Здесь есть научный центр, мощное издательство, свой журнал. Центр-Музей посвящает много сил поискам и воспитанию молодых талантов, которые придут на смену ветеранам. Это не мёртвое хранилище бесценного наследия Рерихов, а живой развивающийся организм, что даёт право надеяться, что со сменой вкусов его принципы не устареют, а будут эволюционировать, тем самым сохраняя наследие Рерихов, которое защищено Всемирным пактом его имени – Пактом Рериха.
Явить новую Элладу
Итак, за восемь лет до столетнего юбилея отделения Церкви от государства, по одной редакции, а по другой, пока ещё не произнесёной, – отделения государства от Церкви, начался делёж имущества и конфронтация. Конфронтация была заложена задолго до Октябрьской революции. Напомню о церковной фракции в Думе, которая была одной из антимонархических, а потому и антигосударственных. Напомню, что эти думцы позже стали обновленцами – красными попами. Именно они поставили вопрос, кому принадлежит церковное имущество: государству, народу или Церкви как институту. Попросту говоря, забыв о Главном и Единственном Хозяине всего, что находится в церкви (о том, что Он – Хозяин вообще всего, уже давно забыли).
И начался грандиозный делёж чужого – Божиего – имущества. Началась реквизиция церковных ценностей. Комиссия по охране памятников старины и искусства Троице-Сергиевой лавры, которая была официально создана Коллегией по делам музеев Наркомпроса, провозгласила свою программу в сборнике «Троице-Сергиева лавра» [6]. Во вступительной статье «Троице-Сергиева лавра и Россия» священник Павел Флоренский предсказал путь вхождения лавры в новое государство, в будущую Россию как монастыря и как культурно-просветительского центра, хранителя истории. Составители сборника предугадали будущее. Сборник был адресован, по замыслу авторов, гражданам новой России того времени. В какой-то мере проект начал реализовываться, но в гораздо большей степени – как пародия, которую так смешно описали Ильф и Петров. Вспомните историю музея мебели с его злополучными стульями. Тогда Советская Россия ответила на программу Комиссии жестокой пародией. Теперь наступило иное время. И от нас зависит, станет ли оно временем сотрудничества и гармонического сосуществования государства и отделённой от него Церкви. Сосуществования не формального, а симфонического, если использовать описывающее это единство определение из истории Византийской империи.
Повторяю: создан конфликт между современной Церковью и способами хранения нашего культурного достояния. Это разные плоскости и разные вещи, хотя одно без другого теряет смысл. Комиссия, в создании которой почти сто лет назад участвовал мой дед, нашла форму сотрудничества в 1918 году, когда до изъятия церковных ценностей оставалось меньше года, до полного уничтожения духовенства – около полутора десятков лет, до 1937-го –двадцать один год, а до хрущёвского обещания «демонстрации попа в зоопарке» – почти полвека.
Предвидя неизбежную симфонию Церкви и культуры, П.А.Флоренский писал: «Скажу короче: мне представляется лавра, в будущем, русскими Афинами, живым музеем России, в котором кипит изучение творчества и где в мирном сотрудничестве и благожелательном соперничестве учреждений и лиц совместно осуществляются те высокие предназначения – дать целостную культуру, воссоздать целостный дух античности, явить новую Элладу, – которые ждут творческого подвига от русского народа. Не о монахах, обслуживающих лавру и безусловно необходимых, как пятивековые стражи её, единственные стильные стражи, не о них говорю я, а о всенародном творчестве, сгущающемся около лавры и возжигающемся культурною её насыщенностью. Сосредоточением же этой всенародной Академии культуры мне представляется поставленное до конца, тщательно, с использованием всех достижений русского высокостильного искусства, храмовое действо у священной гробницы Основоположника, Строителя и Ангела России» [7].
1. Краткий отчёт об этом опубликован. См.: Флоренский П.В. Церковное – в церкви, искусство – в музеи // Правда. 2010. №43 (29530). 23–26 апреля.
2. Соловецкий монастырь: из архива П.Д.Барановского. Т. 1. М., 2000. С.23.
3. Родительный падеж дополнения (лат.). – Прим. ред.
4. Флоренский П.А. Философия культа. (Опыт православной антроподицеи). Подг. к печати игуменом Андроником (Трубачёвым). М.: Мысль, 2004. С.295.
5. Ряд других радикальных высказываний Высокопреосвященного приведены в статье реставратора Псковского музея Н.Ткачёвой. См.: Ткачёва Н. Батюшкам безразличны художественные тонкости // Правда. 2010. № 43 (29530). 23–26 апреля.
6. См.: Троице-Сергиева лавра: Сб. ст. Сергиев, 1919.
7. Флоренский П.А. Троице-Сергиева лавра и Россия // Троице-Сергиева лавра. § VI. |
